Конфликт России и Запада объяснили расхождением в понимании базовых ценностей

«Звучащие одинаково слова и категории в России и на Западе интерпретируют по-разному, у них  разная содержательная природа. Можно выделить четыре таких базовых понятия, – отметил политолог Александр Рудаков. – Первое – семья, семейные ценности.  Для России семья никогда не была замкнутым островком в океане конкуренции, как семья в западной цивилизационной модели. К последней применима русская пословица «Мой дом – моя крепость». На Западе семья, прежде всего, договор, контракт, небольшое акционерное общество. В исторической России семьи объединялись в общину, в такую «семью семей», крестьянский мир, основанный на признаках солидарности и взаимовыручки». Своим мнением эксперт поделился на прошедшем в среду круглом столе на тему «Кто мы: российская идентичность», организованном Экспертным институтом социальных исследований (ЭИСИ).

«Второе важное понятие, в которое в России и на Западе вкладывают разный смысл, – «справедливость», – указал Рудаков. – Западная цивилизация понимает справедливость механически – как следование правилам, прописанным в контракте (в том числе в общественном договоре). Для нас справедливость – это когда все «честно и по-человечески», в России это понятие связано с гуманизмом, эмпатией – сопереживанием ближнему. Справедливость наш универсальный идеал, поэтому России так важен честный мировой порядок в отношениях между народами и государствами».

С базовой ценностью справедливости связано третье базовое цивилизационное понятие – солидарность, добавил Рудаков. «Понимание солидарности в нашем обществе тоже отличается от западного, – подчеркнул эксперт. – В обществах Западной Европы и Северной Америки это – «солидарность лоббистов», отстаивание интересов одной социальной или экономической группы в противовес интересам другой группы. Наша солидарность – не прагматическая, а идеалистическая. Наши люди часто действуют, не имея материальной выгоды, интереса или даже идя на осознанный риск, помогая слабым, страдающим или оказавшимся в безвыходной ситуации. Такое чувство россияне проявляют сегодня к жителям Донбасса».

Наконец, важно понимать отличие в понимании свободы в России и на Западе, отметил Рудаков. Если европейская либеральная традиция говорит о «свободе от чего-то», от каких-либо ограничений, то для русского общества важна «свобода для чего-то» – для той же помощи ближним, или для соучастия в общем деле. «В нашем понимании личная свобода связана с коллективной свободой, с правом народа создавать свою судьбу, свобода от диктата, от давления из-за рубежа, – подчеркнул политолог. – Мы исходим из того, что условием полноценной свободы может быть только полноценный суверенитет».

«Таким образом, существуют серьезные различия в интерпретации базовых этических ценностей у нас и на Западе. Мы не являемся ни частью Запада, ни Востока, самодостаточны во всех отношениях и смыслах», – делает вывод Рудаков. По его оценке, на всем протяжении своей истории Россия никогда не стремилась навязать свои ценности силой. «Стимулом на протяжении всей нашей истории было не стремление к экспансии, а стремление к собственной  безопасности, – рассуждает политолог. – Уникальным архитектурным символом нашей цивилизации визуально на уровне образов можно назвать кремли, которых на Руси было несколько сотен. Кремль – оборонительное сооружение, внутри которого находится сакральный центр – православный храм. Этот образ отражает модель нашей цивилизации – в самой ее основе, которой лежит защита ценностей от посягательств извне». Визуальным символом европейской цивилизации можно назвать феодальный замок – сугубо «военно-административный объект», который часто выступал источником экспансии, добавил Рудаков.

«Возникает вопрос, когда появился этот коллективный Запад, который сейчас противостоит России», – заметил политолог, философ и журналист Борис Межуев. По его мнению, славянофилы XIX века, великий поэт и дипломат Федор Тютчев и другие русские мыслители были не вполне правы, когда возводили истоки противостояния Европы и России к «схизме» – разделению христианства на католичество и православие в XI веке. 

Но, по мнению философа, «нынешний коллективный Запад возникает в момент противодействия России в Крымской войне в 1853–56 годах». «Именно в период крымской кампании возникает англо-французский союз, нацеленный на уничтожение не принадлежащих к Западу империй. Эта коалиция победила Россию в Крымской войне, она победила Китай в опиумных войнах. Эта коалиция в лице Великобритании утвердила Британскую империю, подавив Индию», – перечислил Межуев. Этот новый коллективный Запад видел своим врагом монархии Центральной Европы – Австрию и Пруссию, и безусловно, Россию. «Противодействие в лице Пруссии отдалило перспективу создания коллективного Запада на сто лет», – отметил Межуев.

«Теперь мы видим возрождение коллективного Запада, в котором Россия и Китай снова воспринимаются как основные соперники», – подчеркнул философ и политолог. Англосаксонский мир представляет себя как основу будущего глобального  мироустройства, основанного на ценностях прогресса и демократии. Но надо понимать, что «коллективный Запад» – «это вполне определенная цивилизационная общность, которая не включает в себя ни Россию, ни Китай, ни Индию, ни другие цивилизации», подчеркнул Межуев.

Как отметили участники круглого стола, Запад пытается представить современную Россию оплотом архаики и дремучего консерватизма, главным отрицателем ценностей свободы и прогресса. Но это не более чем очередной русофобский миф. «То, что на деле отличает Россию от западных стран, это легкое принятие принципа равенства в разных сферах жизни. Скажем, гендерное равенство было в России довольно легко установлено после Февральской революции. Движение к этому равенству было еще при монархии. Оно не встречало такого сопротивления среди образованных классов России как, скажем, в Великобритании», – напомнил Межуев.

После Февральской революции было установлено также этническое и конфессиональное равенство, за которое сейчас на словах ратует Запад. «Мусульмане России получили возможность избираться в Государственную думу именно как мусульмане еще в 1906 году. В западных колониальных империях такое равенство тогда было недоступно для колонизированных и колонизуемых народов», – отметил Межуев.

При этом нас действительно отличает от современной Европы и США здоровый консерватизм в том, что касается семьи и государства, как «большой семьи».  «Нам свойственна некая патриархальность, утверждение приоритетности отцовского начала, – заметил Межуев. – Отсюда наша защита семейных ценностей, традиционного распределения гендерных ролей в семье, защита публичной сильной власти».

«Последнее – очень важная вещь, – указал Межуев. – Недавно Илон Маск сказал по поводу Джо Байдена, что он говорит как актер, повторяющий за телесуфлером. Такая сильная метафора, думаю, могла произвести впечатление только в США как страны, недавно вошедшей в коллективный Запад. В Европе это было совершенно спокойно воспринято. Там все понимают, что публичные политические деятели и являются такими актерами, за которыми стоят суфлеры, и ни у кого там не вызывает это особого протеста». В России, в отличие от Европы, никогда не понимали и не принимали идеи «анонимной власти, которая шепчет в ухо людям, исполняющим роли политических деятелей». «Россия никогда не принимала этого размывания сильной публичной власти. В какой-то степени это продукт сохранения патриархального начала, нежелания того, чтобы власть расползалась по обществу без четкого понимания центра этой власти, места локализации этой власти», – заметил философ.

То же касается и различия в понимании религиозности, добавил Межуев, – для России сейчас важна верность православному христианству, в то время как на современном Западе общепринятыми стали идеи «религии новой эры» – New Age. «New Age – представление о некоей спиритуальности, разлитой в мире, обществе, природе, не имеющей определенной жесткой конкретизации», – заметил Межуев.

«Здесь находится линия противостояния, – резюмировал философ. – Отрицание божественного патриархального, отцовского публичного  начала на коллективном Западе – и желание сохранить это начало в России, одновременно совместив это начало с идеями справедливости, равенства. Сможет ли Россия удержать это противоречивое единство, выстоять в этом идеологическом споре? Это, конечно, будет зависеть от того, что будет в следующем столетии. Не думаю, что это решится на поле военной брани. Но на поле духовной, идеологической брани это решится в ближайшие десятилетия».