Дискуссия о «приватизации 2.0» в России набирает обороты. На днях министр финансов Антон Силуанов, по сути, предложил дать старт распродаже госимущества уже в 2024 году. Пока осторожно – продавая отдельные активы без потери контроля над ними со стороны государства. Сами активы не называются, но словосочетание «точечная продажа», как и «точечная застройка», навевает не лучшие ассоциации.
В дискуссии о приватизации нет ничего крамольного. Модель экономики, опирающаяся на концентрацию ключевых производственных и финансовых активов внутри госкорпораций, вполне оправдала себя в нулевые и десятые годы как противовес варварской приватизации девяностых. Она позволила сохранить «нераспиленное» в ключевых секторах экономики – нефтегазе, отчасти в оборонке, судо- и самолетостроении. Но эта же модель сейчас себя во многом исчерпала и более неприменима на новом такте развития России.
Госкорпорации фактически достигли пределов роста, прирастая уже непрофильными активами и проникая в сферы жизни, не относящиеся к их основной деятельности. Хрестоматийный пример – «Сбер», который уже и не банк вовсе, а целая экосистема с количеством сервисов, с трудом поддающихся исчислению. И да, никто не спорит с тем, что детище Германа Грефа вполне успешно. Но вопрос о том, где лежат пределы монополизации компанией различных сфер жизни и интересов граждан, остается открытым. То же касается многих госкомпаний индустриального сектора – вертикальная интеграция сильно накренилась, достаточно взглянуть на Ростех или Росатом, чьи интересы давно вышли за рамки их исходного профиля. За счет эффекта масштаба такие конгломераты могут быть достаточно устойчивыми (ввиду диверсификации), но далеко не всегда и не во всем эффективными.
Сейчас России нужны новые технологии, восстановленное станкостроение, а также масштабное производство ширпотреба от мебели до автомобилей – в нишах, освободившихся после исхода западных компаний и санкций. Тысячу раз сказано, что простая замена немецких, японских и американских авто на китайские – не выход. И вот такой мощный производственный рывок, требующий инициативы, скорости и предпринимательской смекалки – государство, конечно, уже не потянет.
Но вот предпосылки, которые дали старт приватизационной дискуссии, мягко говоря, заставляют напрячься. Чуть ли не главным триггером заявлений в поддержку проведения приватизации стала проблема дефицита бюджета, а также связанное с ним повышение налогов и взимание так называемого windfall tax – разового сбора с бизнеса, получившего большую конъюнктурную прибыль на фоне скачков цен на сырьевые активы.
По мнению руководителя РСПП Александра Шохина, продажа бизнесу ликвидных активов позволит пополнить бюджет без необходимости повышения налогов и повторного взимания windfall tax. А вероятность того, что практика, примененная единожды, повторится на фоне высоких госрасходов и ограниченных резервов – достаточно велика. Чаяния крупного бизнеса, конечно, можно понять, но справедливо и то, что латание бюджетных дыр за счет распродажи госактивов – не самый правильный мотив для проведения приватизации.
Откровенно смущает, что застрельщиками приватизационной дискуссии выступили банкиры. Первые круги на воде дала статья главы ВТБ Андрея Костина, предложившего продать доли в «Транснефти», РЖД, Почте России, а также непрофильные активы Ростеха и Росатома. Идею Костина поддержал Герман Греф, а также – пусть с оговорками – председатель Банка России Эльвира Набиуллина.
- Мы все – дети октября 1993-го
- Эксперты: Владимир Путин определил роль России в мире
- Путин: Перед нами стоит задача строительства нового мира
Интерес к теме банкиров понять можно. Распродажа ликвидного государственного имущества – это кредиты. И если бы речь шла о заимствованиях на рыночных условиях у частных банков – вопросов было бы меньше. Проблема в том, что банковский сектор тоже монополизирован государством. В 2020 году Ассоциация банков России оценивала долю государства в активах сектора в 74%. Кредиты госбанков, выданные под покупку госимущества, очень напоминают не приватизацию, а перекладывание активов из одного госкармана в другой – квазигосударственный.
Второй по счету, но не по значимости вопрос заключается в том, сможет ли рынок абсорбировать приватизацию? С одной стороны, из России утекает капитал, и продажа ликвидного имущества – хороший способ притормозить утечку. С другой – на фоне санкций и ухода западных инвесторов российский рынок замкнут сам на себе и не обладает достаточной ликвидностью. Нужна система, которая позволит вкладывать в Россию инвесторам из дружественных государств. А это значит, что предстоит решить массу инфраструктурных проблем, ведь простой вопрос о том, в какой валюте будет оплачена покупка крупной компании или доли в ней, может поставить в тупик (вспомним историю с накопленными экспортерами нефти рупиями, на которые нечего купить).
Модель экономического развития России действительно нуждается в пересмотре. И новая приватизация может стать важным элементом построения новой модели. В современном мире государство может сохранять контроль над индустриями и секторами экономики, не вступая в права владениями отдельными активами (механизмы регулирования). Эффективность приватизации в конечном итоге упирается в правила и мотивы ее проведения. И с первым, и со вторым – пока серьезная неопределенность.
