Как сделать человека из животного

@ "Обыкновенное чудо"/Киностудия «Мосфильм»

21 октября 2018, 10:34 Мнение

Как сделать человека из животного

До Швондера никто не задумался, что Шарику нужны имя и фамилия. Именно Швондер вручает ему переписку Энгельса с Каутским, и пренебрежение к этому тексту со стороны интеллигентов вряд ли оправдано.

Владас Повилайтис Владас Повилайтис

доктор философских наук, БФУ имени И. Канта

В воскресенье исполняется 122 года со дня рождения Евгения Шварца – великого сказочника советской страны и белого офицера. Человека, награжденного медалью за Ледяной поход и Орденом Трудового Красного Знамени от лица советского правительства.

В этом смысле Шварц – воплощение сложностей русской истории XX века. Награждаемый и запрещаемый, почитаемый драматург и сценарист – и тот, кто ежедневно боится ареста. Тот, кто умеет говорить неправильные слова в правильной последовательности – и расплачивается за это искусство больным сердцем и преждевременной смертью.

«Обыкновенное чудо» – романтический, то есть сдобренный иронией двойник «Собачьего сердца». История про то, как из животного делают человека. Только в отличие от проф. Преображенского, преображающего силой науки, у Волшебника и Хозяйки, соединения волшебства и обыденности, чудо действительно происходит.

Медведь дважды становится человеком, а Шариков не становится человеком никогда.

Ни у Волшебника, ни у Преображенского замысел не удается. Но между ними есть несколько принципиальных различий.

Во-первых, у Волшебника есть Хозяйка, а у Преображенского – Борменталь. Граница между женой и ассистентом (пусть даже самым многообещающим) принципиальна.

Во-вторых, почти первые слова, с которыми обращается Хозяйка к Медведю: «Сынок». Он для нее не объект и не результат эксперимента, который можно вернуть в свое естественное состояние, а человек. Собственно говоря, такое впечатление, что кое-кто в Шарикове не видел личности никогда – и оттого его можно вернуть в естественное состояние. Это история про сложность быть человеком – и про невозможность расчеловечить, не расчеловечившись самому.

В-третьих, через Медведя все обретают человеческое измерение, тогда как через Шарикова все перестают быть людьми. Впрочем, у Шварца есть одно исключение, которое нам кажется ключевым: в систему «очеловечивания» включены все (в том числе Палач и Охотник), кроме министра-администратора. Нет такого чуда, которое было бы способно очеловечить эту машину.

Иными словами, «обыкновенное чудо» приключается не с Медведем, а со всем миром, центром которого оказывается он.

Если главная история Шварца – про очеловечивание, которое возможно только вне прагматики – для каждого из участников, от Волшебника до Короля, и которая несовместима лишь с министром-администратором, то история Булгакова – про мир, в котором человек невозможен. В котором шансы на человечность сохраняет только дворовой пес.

В этом смысле финал «Собачьего сердца» оптимистичен – хотя бы Шарику посчастливилось сохранить внутреннюю речь. И то, что текст начинается и заканчивается с нее – показывает читателю его место, совпадающее с местом автора.

История, рассказанная Шварцем в «Обыкновенном чуде», про свободу, про непредумышленность и одновременно про надежду. Волшебник надеется на своего подопечного, а Хозяйка верит в «сынка», хотя к началу второго акта ни для того, ни для другого нет никаких оснований.

Чудо невозможно без свободы, но именно этой свободы Шариков не получает никогда. Он лишь социальный Франкенштейн, плод неудачного эксперимента, к которому его создатели не испытывают отеческой привязанности – лишь опасаются последствий для себя и дележа жилплощади.

В этом смысле Швондер – немезида Преображенского, поскольку он ровно так же, как и почтенный профессор, обращает Шарикова в объект, над которым производит эксперимент – уже не биологический, а социальный. Рассуждения о том, сколько метров положено профессору и где ему оперировать, а где принимать пищу – целиком в духе профессорской рациональности, только ведь сам профессор глубоко убежден в том, что он субъект, а не объект ее применения.

И именно Швондер вручает Шарикову пресловутую переписку Энгельса с Каутским. Позволим себе пару слов о ней – поскольку пренебрежительное отношение к этому тексту со стороны русских интеллигентов вряд ли оправдано.

В ней Энгельс обсуждает с самым образованным представителем второго поколения немецкой социал-демократии проблемы интерпретации III тома «Капитала» и парадоксы, которые возникают в рамках теории прибавочной стоимости. Иными словами, Швондер дает Шарикову текст, намного превосходящий интеллектуальные способности и текущие интересы своего подопечного. Он дает ему текст «на вырост», то есть доверят ему, в отличие от проф. Преображенского, для которого Шариков обречен навсегда остаться неполноценным.

Невозможно представить, чтобы Преображенский обратился к Полиграфу Полиграфовичу – «сынок». И показательно, что до Швондера никто не задумался, что Шарикову нужны имя, фамилия и отчество.

Но вернемся к Шварцу. Его «Обыкновенное чудо» – это чудо возникновения личности из безличного, рождения того, что мы в своем представлении о субъектности опознаем как человеческое.

Показательно, что к концу первого акта всякая просвещенческая рациональность терпит поражение – и весь второй акт оказывается женским. Если угодно, то это – о «Великой Матери», Хозяйке и Принцессе, которые, зачастую не осознавая, что делают, исправляют сделанное их рациональными партнерами ранее. Чудо творится в непреднамеренности – в доверии, в открытости и в способности увидеть в другом человека.

Так что «Обыкновенное чудо» – это про чудо доверия, признания. Собственно, то, о чем писал Кожев, поясняя Гегеля: человек начинается со способности признать в другом человека – и вся история человечества есть история борьбы за признание.

(в соавторстве с Андреем Тесля)

..............