Сейчас и на определенную историческую перспективу украинский вопрос имеет для России исключительно военно-техническое измерение, что заметно снижает значимость его обсуждения в категориях политической науки. Однако даже в новых условиях перспективы его решения все равно зависят от понимания того, с чем мы имеем дело на этой территории.

В подтверждениях особого характера проблемы недостатка явно нет: поступки и заявления киевских властей постоянно создают материал для осмысления «украинского феномена». Последние яркие примеры – это высказывания представителя Киева в Лондоне относительно роли Украины в конфликте России и Запада, а также повеселивший многих наблюдателей на Рождество список россиян, против которых украинские власти ввели персональные санкции.

В первом случае, как мы помним, речь шла о том, что нет в мире другой страны, которая согласилась бы пожертвовать своими гражданами, территорией и перспективами развития ради борьбы Запада с его историческим противником – Россией. В случае же «санкционного» списка наших с вами соотечественников обращает на себя внимание то, что подметили многие журналисты: украинская версия данного документа является калькой с английского варианта, на что указывает последовательность перечисления конкретных фамилий. Они идут там в порядке букв не украинского, а английского алфавита. Другими словами, даже президентские указы претендующей на суверенность территории представляют собой механический перевод полученного извне документа.

Все это было бы забавно и достойно ироничных замечаний относительно того, что из себя представляет на самом деле современная власть в Киеве. Однако подчиняющиеся этой власти вооруженные силы уже на протяжении более чем десяти месяцев ведут весьма активное и бодрое противоборство с Российской армией. И сколько бы шутовскими ни выглядели попытки украинского «правительства» изображать из себя самостоятельное государство, временные перспективы решения данной проблемы не выглядят пока сколько-нибудь определенными. Так что совершенно не удивительно, что вопрос о природе такого явления, как современная Украина, вызывает у нас подлинный интерес.

Знает ли история примеры, когда достаточно крупная страна заявляла о том, что является орудием военной политики других держав, и, более того, подтверждала это конкретными примерами? Нет, мы не можем найти ничего подобного во всей богатой событиями и феноменами истории международной политики. В лучшем случае речь может идти об участии, которое принимали подразделения формально зависимых территорий в различных военных конфликтах своих метрополий. И в некоторых случаях, как, например, с Австралией в Первую мировую войну, это действительно стало важным опытом в процессе появления национального самосознания. Однако здесь речь ни о чем подобном не идет. Формальная украинская государственность существует уже давно, и никто на Западе даже в самом страшном сне не может себе представить интеграцию Киева в западное сообщество рыночных демократий.

Суверенные государства вообще редко проводят политику, которая имела бы самоубийственное содержание. Однако еще более сложно представить себе постановку такой стратегии в основу внешнеполитической доктрины. Можно, конечно, предположить, что украинские власти несколько лукавят и своими клятвами просто подогревают общественный интерес в Европе и Северной Америке, где публике хорошо продается миф о свободолюбивых и жертвенных дикарях. Но вряд ли такое объяснение может быть удовлетворительным: слишком многое из того, что Киев делает, действительно ведет к «растворению» украинских интересов в политических предпочтениях Запада. Россия за последние 300 лет часто сталкивалась со случаями, когда вожди сопредельных народов уверяли наших противников в Европе, что выступают проводниками их интересов. Однако никто из них не шел настолько далеко, как это делает сейчас Киев.

Можно поэтому предположить, что природа интересующего нас явления имеет двойственное происхождение. Во-первых, это уникальная собственная историко-культурная основа. Во-вторых, общее положение территорий, оказавшихся на границе сфер интересов держав, остающихся историческими соперниками в силу объективных причин. В данном случае граница пролегает между Россией и Западом. Но есть и другие примеры – Япония или Южная Корея также расположены «между» США и Китаем. Хотя наличие у них опыта собственной государственности даже в таких условиях ведет к более ответственной внешней политике. Украина в свою очередь оказалась подготовленной к «растворению» в чужих интересах в наибольшей степени именно в результате уникального положения и истории этих земель.

Суть данного трагического явления международной жизни состоит в том, что расположенные на линии соприкосновения противников территориальные образования в любом случае не могут рассчитывать на полный суверенитет. Неслучайно в научной литературе за ними закрепилось определение «лимитрофы»: мы взяли его у Римской империи, которая так обозначала зоны размещения приграничных войск. Давление, оказываемое на любые формально суверенные страны их могущественными соседями, настолько велико, что полностью блокирует способность к созданию классической государственности. Их политические элиты неизбежно становятся предметом обольщения или запугивания со стороны сильных соседей. Население не видит в таких правителях надежного гаранта своего выживания и само обращается к внешним источникам власти. Более того, как показывает украинский опыт, оно даже готово идти на жертвы с целью отстоять свою зависимость от одной из враждующих великих держав.

В этом отношении Украина не уникальна. Весь пояс государственных образований, разделяющих Россию и Западную Европу, оказался неспособен к сохранению суверенитета после завершения холодной войны. Достаточно долго продолжался эксперимент с Финляндией: эта страна действительно балансировала между Востоком и Западом. Но по мере обострения их соперничества даже такая устоявшаяся на первый взгляд государственность оказалась неспособна сохраниться. Решением о вступлении в НАТО финскими властями был сделан решительный шаг к переходу в качестве территориальной базы военной политики США и ведущих стран Запада. В некотором смысле исключение представляет собой Венгрия, хотя и она лишилась значительной части своего суверенитета в рамках НАТО и Европейского союза. В целом создание формальных суверенитетов в настолько неблагоприятных внешних условиях оказывается крайне безответственным по отношению к судьбе населения делом.

Можно было бы просто сказать, что Украина в данном ряду просто представляет собой наиболее крупный по своим территориальным и демографическим показателям пример. Однако мы не имеем оснований отказывать этому географическому пространству и значительной части его населения в наличии собственного опыта отношений с соседями. И это опыт крестьянского бунта – стихийного сопротивления любой форме централизованной государственной власти. Неслучайно именно на это обращал внимание столь нелюбимый сейчас в Киеве великий русско-украинский писатель Михаил Булгаков.

В XVI–XVII веках бунт был направлен против Польши, которая представляла собой наиболее сильное государственное начало. А после угасания польской державы объектом недовольства стала Россия, пытающаяся как-то стабилизировать соседние территории в безопасном для себя состоянии. Подлинный трагизм этого бунта состоит в том, что в силу своего географического положения он не может привести к созданию классического государства – ответственного перед собственными гражданами и предсказуемого для окружающих. И любой разговор о том, что представляет собой сейчас украинская государственность, и ее перспективах упирается в приведенные нами доказательства того, что ее просто нет.