Реакция противников на творение Урса Фишера «Большая глина» – а это оказались люди самые разные, от либералов до охранителей, от поп-звезд до искусствоведов – оказалась поразительно сходной. «Это не искусство! Это [нечто совсем другое]». Реакция сторонников произведения оказалась вполне ожидаемой: «Вы жалкие, ничтожные личности и не понимаете современное искусство».

Что же, рискуя навлечь на себя обвинение, что я нахожусь не на своем месте или непроходимо глуп, я тоже отмечу, что мне трудно воспринимать «Большую глину» как произведение искусства. Боюсь, мы обесцениваем и обессмысливаем само понятие искусства, зачисляя «глину» в ту же категорию.

Мы, люди, – существа, способные переживать ценности, в частности ценность красоты. Но мы можем не только ценить красоту – звездного неба, водопада или осеннего леса, некоторые из нас наделены способностью красоту создавать. Это поистине великая и удивительная способность, которой древние не зря приписывали сверхъестественное происхождение. Гениальный художник может создать из самого обыкновенного холста и самых обыкновенных красок картину, которая будет поражать людей столетиями так, что ее будут выставлять в прозрачном пуленепробиваемом боксе с выверенной температурой и влажностью – для наилучшей сохранности шедевра.

Художник может научить нас видеть красоту – и благодарно изумляться ей – там, где мы ее не замечали. Великое произведение искусства может потрясти человека до глубины души и полностью изменить его жизнь. Британский публицист Питер Хитченс пишет, что он, бывший озлобленный атеист, обрел веру в Бога, столкнувшись с картиной Рогира ван дер Вейдена «Страшный суд». Картина, написанная 500 лет назад в совершенно другом мире, коснулась сердца современного человека – и глубоко его изменила.

Великие художники – иногда через столетия – открывают нам нечто очень важное о Боге, о человеке, о любви, о мире, о славе и трагедии человеческого удела, так, что мы уже не можем остаться такими, как прежде. Очень часто те истины, которые нам открывает искусство, просто не могут быть выражены словами.

Искусство – это поразительное свидетельство реальности истины, добра и красоты, того, что в человеческой жизни есть духовное измерение. В каком-то отношении мы – животные: мы избегаем боли, едим и размножаемся – но искусство говорит о том, что мы, люди, – нечто невыразимо большее.

Поэтому художник заслуживает признания – и глубокого почтения. Он открывает нам окна в другие измерения.

Заслуживает ли того же «современное искусство»? Мне очень трудно в это поверить. Рогир ван дер Вейден и Урс Фишер не просто работают в разных жанрах и избирают различные темы – их деятельность настолько непохожа, что объединять ее под общей вывеской «искусство» выглядит грубой ошибкой классификации.

«Современное искусство» – не только Урса Фишера, но «Большая глина» тут служит ярким примером – не имеет отношения к истине, добру или тем более красоте. Возможно, потому что оно отражает картину мира, в которой – в отличие от картины мира Джотто или Рублева – никакой истины, добра или красоты просто не существует.

Унитаз, наполненный гниющими фруктами, – одна из предыдущих «инсталляций» Фишера – не обладает эстетической ценностью, не потрясает душу внезапно открывшейся истиной, не пробуждает совесть, не указывает на величие человеческого духа. Он даже не побуждает нас признать техническое мастерство художника. Почему мы должны наделять это тем же достоинством и помещать в ту же графу классификации, что и искусство?

Потому что мы боимся строгого суда специалистов, которые уверяют нас, что это искусство? Но снобизм – это еще не доказательство превосходства; это вообще не доказательство чего бы то ни было.

Директор Музея имени Андрея Рублева Михаил Миндлин говорит: «Люди брызжут слюной, истекают ядом и желчью из-за яркого и интересного арт-объекта, который поставлен всего на несколько месяцев в центре города. У необразованных и ограниченных людей возникают странные ассоциации – это объясняется тем, что у кого чего болит, тот о том и говорит». По его словам, современное искусство вызывает отторжение у «консервативной, ограниченной, малообразованной части публики».

Допустим, я ограничен и малообразован, не буду с этим спорить. Но эта ограниченность не мешает мне воспринимать Рублева или Джотто, ван дер Вейдена или Боттичелли как выдающихся художников. Что еще раз обращает наше внимание на то, что «современное искусство» и просто искусство – явления принципиально разные, которые не следовало бы и называть одним словом.

Если уважаемый Михаил Миндлин принадлежит к тому узкому кругу избранных, которым доступно понимание чего-то в произведениях Фишера (и подобных ему авторов), что недоступно остальным, то было бы естественно попросить этих избранных и утешаться этими произведениями в их кругу. Желают люди прийти на выставку, купить билет и созерцать унитаз с фруктами – ничего не имею против, меня-то никто не неволит туда идти.

Но разместить в центре столицы 12-метровое сооружение, которое (как, несомненно, понимают и художник, и организаторы) немедленно вызовет совершенно определенные ассоциации, а потом третировать людей за то, что они об этих ассоциациях сказали, – это выглядит недружелюбно. Может быть, мы все «не на своем месте или непроходимо глупы», но мы здесь у себя дома. Если это не кажется нам искусством – мы имеем право это сказать.