Люди так часто употребляют это слово, что смысл его начинает ускользать от понимания, превращаясь в политический маркер. Ведь для участников Майдана и ополченцев Донбасса, Владимира Путина и Си Цзиньпиня, нищего и миллиардера, полицейского и вора, священника и хипстера оно означает совсем не одно и то же. И когда его произносит каждый из них, для разных слушающих оно звучит по-разному. В семиотике знак состоит из означающего и означаемого – в данном случае слова и того, что стоит за ним. Но что делать, если для каждого за ним стоит свое?
В одном из интервью Светлана Алексиевич рассуждает: «Война, ГУЛАГ, революция, распад империи – все эти огромные страдания человеческие не конвертируются у советского человека в свободу. Это самая большая загадка». Правда, к финалу разговора у нее появляется отгадка: «Свобода!», и все думали: вот она, за углом. Вот будут такие витрины, как на Западе, – почему-то свободу связывали с этими витринами.
Люди радовались новым холодильникам, кофемолкам, вещам. Это им казалось признаками новой жизни. Они в очередях стояли не за книгами, а за вот этими признаками новой жизни. Мы бегали, кричали, но никто понятия не имел, что такое свобода. Никто не знал, что свобода – это то, что нарабатывается сотнями лет, как в Германии или Франции. Когда человек каждый день что-то делает для своей свободы. И что, конечно, для свободы нужны свободные люди, а не мы».
Звучит это довольно смешно (немцам ничто не помешало свободно выбрать Гитлера, французам – свободно сдать ему без боя свою страну, а несвободным русским – избавить мир от фашизма), но если копнуть поглубже, снова задумываешься: а что понимали под свободой те, кто кричал о ней в 90-х? То же самое, что и те, кто кричит сейчас? Сто сортов колбасы есть, а свободы нет как нет? А что понимают под свободой живущие во Франции и Германии? И чьи взгляды на свободу стоит считать свободными? Можно ли довериться единственной дефиниции (ведь свобода – это не стул, не воробей и не математика)?
Лезть в исторические дебри и обращаться к авторитету классиков философской мысли за выяснением этого вопроса необязательно: достаточно попытаться обратить внимание на то, какие коннотации связаны с этим словом в популярном дискурсе.
Чаще всего его толкуют от противного, как антоним неволи: на майдане жаждали свободы от Януковича и России, в Донбассе – от Майдана, российская оппозиция жаждет свободы от «путинского режима». Либеральная русская интеллигенция сначала мечтала о свободе от проклятого царизма, а потом от советской власти, которую принесла на своих крыльях свобода, о которой они так мечтали. В общем, если выражаться точнее, речь идет об освобождении. Свобода, стало быть, – это когда тебя не связывает то, что раньше связывало. Второе основное значение связано с конституционными свободами – мысли, слова, совести, вероисповедания, передвижения, информации, деятельности общественных организаций.
Ссылки на Конституцию сегодня стали модным демагогическим аргументом. Картинка с юной девушкой, укоряющей ею «космонавтов», бередит души и вызывает праведный гнев. А когда дело доходит до праведного гнева, рефлексия отключается. В советские времена добиться исполнения конституционных норм от властей пытались диссиденты, и в то время демагогией выглядели не эти требования, а якобы обеспеченные основным законом свободы.
Что же происходит сегодня? Не стал бы выставлять нашу страну примером идеально свободного государства (кстати, где он, этот пример?), но для сравнения с Советским Союзом наша суверенная демократия подходит: в конце концов, мы живем в той же стране (только уже поменьше), и с тем же самым народом (даже либеральная интеллигенция не считает, что он как-то изменился: «совок есть совок»).
- Российские губернаторы вручили школьникам паспорта на День Конституции
- Путин призвал российских законодателей придерживаться стандартов в области прав человека
- Детям ГУЛАГа помогут вернуться из ссылки
Проблема в том, что все, ссылающиеся на нашу Конституцию (манипулировать которой продолжил Б.Н. Ельцин после неудавшейся октябрьской революции 1993 года), забывают, что заповеданы ею не только свободы. Как гласит ст. 17, «осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц». А в ст. 29 сказано: «Не допускаются пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Запрещается пропаганда социального, расового, национального, религиозного или языкового превосходства». По поводу права на митинги и демонстрации можно посмотреть и принятый еще в мае 1993 года ельцинский указ на этот счет.
Конституционные свободы мы действительно имеем, но было бы странно не замечать, что представления о них у власти и оппозиции довольно серьезно различаются. Хотя стоит оппозиции получить власть, концепт меняется. Во имя свободы правозащитники начинают салютовать танкам, в упор палящим по зданию мятежного парламента, и переписывать Конституцию под своего президента. Может быть, в этом и есть великая сермяжная правда, но забывать о ней явно не стоит, как и пенять на зеркало, когда со сменой власти приходит и очередная смена концепта.
Довольно логично, когда наша свобода заканчивается там, где начинается свобода других, даже если это – свобода гулять по буфету. К сожалению, эту мысль готовы разделить не все, и применять Конституцию некоторым гражданам кажется самым удачным в качестве дышла. Поэтому стоит задуматься, что значит для нас свобода и зачем она нам (вот конкретно каждому из нас) нужна. Вопрос этот на первый взгляд кажется глупым, но это не значит, что на него не стоит отвечать даже самим себе.
К сожалению или счастью, свобода в цивилизованном мире – это компромисс. А отсутствие компромисса всегда приводит к несвободе. Нет, это не про компромисс с фашизмом или терроризмом, хотя пример истории показывает, что и цивилизованные страны прекрасно умеют его находить. Речь о принятии правд других людей в рамках существующих законов. И не когда этих людей тоталитарная власть давит так, что им не до протестов, а когда они могут свободно обсуждать и отстаивать эти правды. Нормы свободы меняются, как и нормы языка, но человеческие отношения остаются теми же на протяжении тысячелетий.
Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, а проблемы у них и сегодня никуда не делись. Чему уж нам удивляться после свободы, насчитывающей каких-то 28 лет? Вот украинцам одной свободы не хватило, пришлось срочно менять ее на другую, да только и новая оказалась засадой. Где же ты, птица удачи? «И пришлось ей стать осторожной, чтоб свободу свою спасти, и вот теперь почти невозможно повстречать ее на пути...»
