Строки про «провинцию у моря» у жителей Калининграда почти что вызывают аллергию из-за постоянного неумеренного употребления посторонними, желающими польстить аборигенам и одновременно продемонстрировать некую приобщенность к «высокой культуре».
Список провинций у моря, включая Белое и Японское, весьма велик. Империя наша хоть и сократилась в размерах, но там, где дошла до края земли, за этот край, слава богу, держится крепко, пусть и легко рассталась с тем, что находится за краем (впрочем, расставшись, она начала скучать, и ныне только совсем ленивый патриот не припомнит, что некогда Аляска была нашей).
С недавнего времени число провинций у моря увеличилось на целых две. Но, собственно говоря, ни к одной из существующих – ни к Калининграду, ни к Крыму – пафос Бродского неприменим. Власть наша особенно пристально смотрит на пограничные регионы – что позволяет в том числе видеть то, чего там нет и отродясь не бывало.
Характерно, что умеет это видеть не только власть, но и интеллигенция. Чего стоят одни разговоры про либерализм и дух свободы в Калининграде, едва ли не готовом отделиться от страны и то ли стать независимым городом-государством, то ли присоединиться к кому-то из соседей – к их страху и ужасу, не спрашивая их согласия.
И это при том, что основным кормильцем местного бюджета выступает Министерство обороны. Налог на доходы физических лиц (НДФЛ) является основным за счет количества военнослужащих, их жен и любовниц – ну и всей прочей инфраструктуры, которая вырастает вокруг этого. Нашу сладкую жизнь здесь обеспечивает не транзитная торговля и не свободная экономическая зона, а военные базы и зарплаты военнослужащих, которые перетекают в кафе, рестораны, магазины – и позволяют нам вести тихую европейскую жизнь.
И вот теперь, чтобы не было шизофрении, давайте или обвиним весь Дважды Краснознаменный Балтийский флот и добрую часть Западного военного округа в сепаратизме, или признаем, что в русском регионе, едва ли не самом военизированном в России и соперничающем в этом смысле лишь с Приморьем, говорить о свободолюбии если и можно, то в античном смысле.
Ну а про Крым мы вообще говорить не будем: там с весны 2014 года и так всем всё понятно. И про империю, и про море.
Провинция в империи – это вообще любопытный сюжет.
Если центр привычно смотрит на периферию как на нечто сомнительное, что надо контролировать и от чего приходится постоянно ожидать неприятных сюрпризов, то в глазах провинции центр – это то, что оторвалось от реальности, стало жить своей жизнью и вообще не понимает, что весь смысл этого центра создается именно периферией.
Неслучайно как националистические, так и имперские партии обычно рекрутируют своих наиболее рьяных сторонников на окраинах, более или менее отдаленных – на линии фронта, условно говоря. Вспоминаются Пуришкевич, бывший бессарабским помещиком, чей дедушка даже не говорил по-русски, Шульгин из Киева, больше всего озабоченный непонятным ростом украинских настроений в русском городе, Шафаревич, обличающий русофобию.
- Сергей Худиев: Об исторических трагедиях и стиральном порошке
- Семен Уралов: Российская нация в зеркале русской имперской культуры
- Дальний Восток преодолел антимосковские настроения
Окраина обостряет чувствительность и делает осознаваемым, рефлексивным ответом на вопрос «кто ты?» слово «русский». Это не про расизм, не про проценты крови, не про «татарского прадедушку». Это про принадлежность к политическому сообществу, к культуре. Это про русских в Париже в 1814-м и в Берлине в 1945-м.
Если взглянуть на статистику, то в Калининграде сейчас насчитывают 86% русских, в Хабаровске – почти 90%, во Владивостоке – 86%. При этом любой историк расскажет вам, что в освоении Дальнего Востока, в его крестьянской колонизации большую роль играли малороссийские переселенцы, и если теперь проехаться по трассе Хабаровск – Благовещенск, то можно будет наблюдать длинный ряд деревень с характерными плетнями и мазанками за ними, целиком взятых из «Миргорода» Гоголя.
Дальневосточная история – это история про «плавильный котел», в котором выплавляется русскость и которой ничуть не мешают ни мазанка, ни рушник, ни вышиванка.
Так же в Калининграде никому не помешает фахверк, специально выстроенный, дабы оправдать ожидания московских туристов – все-таки в европы едуть.
Так что это – ничуть не специфически-дальневосточная история. Если мы возьмем помянутый Калининград, родной для одного из нас и успевший стать родным для другого, – история будет похожая. История про приехавших – добровольно или не очень, бог весть откуда, говорящих со всеми мыслимыми акцентами – и потихонечку (но в историческом плане – стремительно) ставших просто «русскими».
Причем эта «просто русскость» не отменяет и не заставляет забывать свое прошлое и прошлое своих семей. Быть «русским» в этом смысле не значит забыть, что твои предки родом из-под Полтавы или из-под Каунаса – а в обычных историях бывают и оттуда, и оттуда. Это история имперской нации, которую нельзя замкнуть в рамки Золотого Кольца.
«Русский» – не только национальность, но и другое имя универсального, ведь всякая империя предполагает всеобщность, выход за пределы своего местного, размыкание малого мирка, который затем может стать предметом любования, поэтизации, возвращения в прошлое – но не может оказаться горизонтом существования. Эта «русскость» создается в первую очередь на рубежах империи – там, где она переживается воочию, телесно, где нет границы между локальным и универсальным.Если что случится, то защищать наш Третий Рим будут не гуси, а, с одной стороны, Ордена Красного Знамени Тихоокеанский, с другой – Дважды Краснознаменный Балтийский флот.
(в соавторстве с Владасом Повилайтисом)
