Сегодня – Всемирный день телевидения, учрежденный Генеральной ассамблеей ООН. Она вообще специалист по всяким странным праздникам. И, увы, нам приходится на сей раз начать нашу колонку традиционно – ни у одного из нас нет телевизора. Впрочем, это не предмет для гордости, особенно в наши времена, когда телевидение можно смотреть не только по телевизору.
Телевизоров у нас нет отнюдь не в силу какого-то принципиального решения или желания выделиться из толпы. Хотя бы уже потому, что толпа по крайней мере на словах не имеющих телевизоров примерно сравнялась с толпой их счастливых обладателей.
Просто в определенный момент мы перестали его смотреть – и, когда старая техника приказала долго жить, ни один из нас не счел нужным приобретать ей замену, обнаружив, что уже прошлым приемником он не пользовался много лет.
Увы, у нас не только нет телеприемников – но один из нас не смотрел даже сериалы, большую романную форму нашего времени, почти целый год – а второму доводится смотреть их не чаще раза в неделю. И это не от пренебрежения и высокомерия – глупо пренебрегать высоким искусством современности, а гордиться этим попросту пошло – а от чистого недостатка времени.
Впрочем, история про сериалы наводит нас на другую тему, тесно связанную с первой – ведь для того, чтобы их смотреть, телевизор совершенно не нужен. Не нужен он, увы, и нам, для того, чтобы быть в курсе того, что по нему показывают – для этого у нас есть френдлента в «Фейсбуке».
Удивляет, правда, сколь много времени отнимает телевидение у тех, у кого оно вызывает тошноту и рвоту. Хотя, с другой стороны, мазохизм – дело личных предпочтений, и не нам ставить это им в упрек, ведь мы сами выбираем свою френдленту.
Но все-таки вызывает интерес – почему люди, категорически не принимающие отечественное телевидение и не верящие ни одному его слову, столь преданно его смотрят. Они всегда в курсе, что сказал Киселев – и способны отличить одного Киселева от другого, а имя Владимира Соловьева вызывает в первую очередь ассоциацию с каким-то из журналистов.
Лично нам кажется, что нынешний день – грустный, поэтому мы, раз уж решились нечто сказать сегодня, считаем нужным говорить только хорошее.
И не то чтобы телевидение, на наш взгляд, было уж совсем покойником – но времена его активной старости явно прошли, и оно вступило в возраст дожития. И поскольку умереть оно может в любой момент, то стоит беречь его чувства.
- Медведев описал схему плавного перехода на цифровое телевещание
- Недоверие телевизионным новостям выразили две трети россиян
- Антон Крылов: Телевизор победил всех
Прежде всего, телевидение – одно из великих и ужасных достижений модерна. Оно стоит в одном ряду с массовой газетой и радио – доступное всем, оно создало иллюзию, обратившуюся в реальность – единой информационной повестки, соединяя одними темами, одними сюжетами миллионы людей. Не важно, сходились ли они между собой в оценке происходящего – хотя власть единого источника информации позволяла во многом соединять их в этом. Даже если они расходились – в любом случае спорили об одном.
Власть телевидения особенно была заметна в нашей стране и подобной ей – там, где телебашня принадлежала одному и вещала, пусть и по разным каналам, одну точку зрения, без иллюзии вариативности.
Для одних это было голосом правды, для другим – оком Саурона.
Но и те и другие сходились в том, что мир состоит из двух частей – тьмы и света. И вопрос лишь в том, чтобы определиться – на какой ты стороне.
Теперь, увы, все стало намного сложнее – если раньше врало только телевидение, то теперь врет каждый утюг.
Отрицая телевидение, отрицая газету «Правда» – раньше ты припадал к правде. Было просто – можно было быть либо за колхозы, либо против. Оставалось только определиться, кто тебе милее – Евтушенко или Бродский. Ныне, увы, так не выйдет – каждый волен в свою очередь строить столь любезную Леви-Строссу бинарную систему, но подвох именно в том, что волен каждый – и у каждого она своя.
Современный мир управляет не оппозициями, а повесткой – не столь важно, какую позицию ты занимаешь по конкретному вопросу, важно то, что в фокусе твоего внимания, а что ты успел благополучно забыть из того, что волновало тебя всего лишь вчера, или на что ты вовсе не обратил внимания.
В этом смысле понятно, почему и либералы, и охранители столь крепко держатся за миф о всевластии Останкинской телебашни – он позволяет сохранить веру в определенность выбора, в возможность управлять не повесткой, а самими смыслами – в то, что выбор может быть определен и продиктован напрямую. И хотя бы еще о том, что у тебя есть готовый ответ на вопрос, почему у тебя ничего не получается – у тебя нет телебашни. И отсюда – способность оставаться верным тактике Ильича и Макашова: начинать с захвата почты, телеграфа и голубиной почты.
Современный мир вполне управляем – но иными способами, может быть, не более тонкими, но выстроенными по-другому. Какой-то подросток с YouTube, набравший пять миллионов просмотров, при этом останется почти наверняка неизвестен властителям общественного мнения с «Фейсбука», о которых, в свою очередь, не будет знать почти никто из обитателей VK. Это сегментированная реальность, о которой мы для удобства говорим в терминах соцсетей – но ведь, в свою очередь, они на то и соцсети, чтобы не иметь единого центра – можно годами обитать в них и не знать о тех, кто является властителями дум соседей.
Телевизор – это последний великий памятник эпохи модерна. Про объединение, про образ «общества», о котором можно было говорить как о реальности – в свою очередь хорошо накладывающуюся, благодаря сети телетрансляционных станций, на национальные границы – про возможность иметь общие интересы и жить общей жизнью. И, сказать по правде, нам грустно без этой реальности – потому что мы с трудом представляем, как иначе собрать это целое и как возможно даже не общее действие, а общее чувство.Можно, конечно, утверждать, что в этом чувстве и действии нет никакой нужды – а общее можно собрать из множественности, но ведь для того, чтобы собирать нечто, нужна общая граница, рамка – то, что отделяет свое от чужого.
А физической реальности, как и реальности «лицом к лицу», для этого явно недостаточно – и в мире, в котором у любого, по крайней мере формально, есть право голоса и право собственного выбора, остается под вопросом – что будет выстраивать впредь его эмоциональную, образную связь с тем целым, что находится за пределами реального – в области воображаемых сообществ, при этом имеющих свои границы и претендующих не только на реальность сетей, но и реальность пространств и власти над ними.
(в соавторстве с Владасом Повилайтисом)
