Мистическое сердце советского проекта

@ World History Archive/Global Look Press

28 марта 2018, 16:44 Мнение

Мистическое сердце советского проекта

С тем, что СССР – творение Ленина и Сталина, никто спорить не будет. Есть, однако, еще одно имя, без которого первое государство рабочих и крестьян не смогло бы состояться, точнее – стать тем, чем оно стало.

Владимир Можегов Владимир Можегов

публицист

С тем, что СССР – творение Ленина и Сталина, никто спорить не будет. Есть, однако, еще одно имя, без которого первое государство рабочих и крестьян не смогло бы состояться, точнее – стать тем, чем оно стало. Это имя – Максим Горький: флагман цеха советских писателей, живой классик соцреализма, лицо и двигатель советской культуры, идущей на смену культуре буржуазной. 28 марта исполняется 150 лет со дня рождения писателя.

Не будем забывать, что культура в зрелой советской империи заняла совсем не то место, которое уготовил ей Маркс. Она была не той необязательной надстройкой над производственными отношениями, какой представала в трудах классиков марксизма, но истинным базисом советского общества.

Подлинным же ее олицетворением, живым памятником советской культуры, вождём авангарда культуроцентричной советской империи был Максим Горький. Вождь среди вождей, красный Вергилий при красном Августе – таково место Горького в СССР, и вот почему значение его для адекватного понимания всего красного проекта невозможно переоценить.

Собственно говоря, и задача, которую ставил перед ним Сталин, была подобна задаче Вергилия: создать культурный миф новой империи. Такой советской «Энеидой» стал, несомненно, роман «Мать».

Но здесь же начинаются и сложности восприятия. Отношения Горького и большевиков никогда не были, мягко говоря, безоблачными. Сам Горький никогда не был не просто правоверным, но и вообще марксистом. А его роман «Мать», полный религиозных аллюзий, менее всего можно трактовать как простую революционную сагу.

Кем же был Горький? Каким было его мировоззрение? Поняв это, мы начнём лучше понимать духовную природу и самой советской империи.

Несомненно, Горький был революционер. Причём революционер, свято верящий в мировую революцию. После поражения революции 1905 г., в которой он принял самое непосредственное участие, уже весьма популярный на Западе и обласканный прессой писатель начинает активно помогать большевикам.

По заданию Ленина и Красина Горький отправляется в Америку налаживать связи с местной элитой – не только культурной и социал-демократической, но и финансовой.

Приёмный сын Горького Зиновий Пешков (Свердлов) – старший брат американского бизнесмена и банкира Вениамина Свердлова – берётся организовать встречи своего приемного отца с Якобом Шифром (владельцем банка «Кун, Лёб и К°»), Оскаром Соломоном Штраусом, госсекретарём по торговле и труду, и даже самим президентом Теодором Рузвельтом.

Одним словом, к этому времени Горький познал не только романтику революций, но и их технологии.

Для чего революции деньги, Горькому мог пространно объяснить Парвус, отец идеи «перманентной революции», учитель Троцкого и прямой финансовый посредник Горького. 

Впрочем, в это же время на Горького обрушиваются испытания и жестокие разочарования. Его поездка за океан оборачивается скандалом. Провинциальная пуританская Америка возмущена моральным обликом писателя, оставившего в Европе жену с малолетними детьми и путешествующего по Америке с молодой дамой. Следом разворачивается скандал с Парвусом, опустошившим партийную кассу (пополнявшуюся в основном гонорарами Горького) и истратившего ее на турне по Италии с любовницей.

Раздражение Горького пуританами, финансистами и авантюристами выливается в ряд жёстких очерков об Америке, царящем здесь культе «жёлтого дьявола», с отвратительными образами банкиров, мечтающих о власти над миром и исполненных религиозной веры в силу денег, которые «делают деньги». 

В это время Горький всерьез увлекается идеями А. Богданова, который учит, что социальной революции должно предшествовать культурное созревание пролетариата, и верой Луначарского в социализм как «пятую и последнюю религию человечества». С большим энтузиазмом он помогает Богданову организовать пролетарскую школу на Капри. Однако и здесь его постигает разочарование.

Взбешенный «заигрываниями с идеализмом» (а еще более обеспокоенный своей властью в партии и судьбой партийной кассы, находящейся в руках группы Богданова), Ленин разгоняет школу на Капри и подвергает нещадному разгрому «эмпириомонизм» Богданова и «богостроительство» Луначарского.

Вскоре вся еретическая группа оказывается изгнанной из партии. Горький, искренне преданный идеям эмпириомонизма и богостроительства, также оказывается за бортом. Впрочем, ненадолго. Рвать контакты с главным спонсором партии вечно нуждающемуся в деньгах Ленину оказывается не с руки, и уже в 1910-м Горький снова принимает вождя на Капри.

Однако и самому Горькому нет причин отказываться от своих убеждений. Он по-прежнему уверен, что воспитание нового человека должно предшествовать революции, а новая пролетарская культура – вызревать в недрах старой. Он нещадно критикует революционный авантюризм большевиков в цикле статей в «Новой жизни» (под общим названием «Несвоевременные мысли»).

Предупрежденный о подготовке октябрьского переворота, разражается энергичным воззванием, предостерегая большевиков от необдуманных шагов:

«На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут творить «историю русской революции» («Нельзя молчать!», 18(31) октября).

После переворота его отношение к вождям революции ничуть не меняется. Он по-прежнему считает их кучкой авантюристов, ответственных за разруху, голод и гибель интеллигенции. Обвиняет их в отношении к русскому рабочему как к хворосту, брошенному в костёр всемирной революции (статья «Плоды демагогии»). Достается и Ленину, и Троцкому, и особенно Зиновьеву.

Тем не менее в 1918–1921 гг. Горький работает в связке с Луначарским, не оставляя идею культурного просвещения масс. Его чудовищно-громадный проект всемирной литературы для пролетариата в самые тяжкие годы гражданской войны фактически спасает от голодной смерти все пишущее сословие Петрограда.

Наконец, конфликт с большевиками становится невыносимым и в 1921 г. Горький отправляется в полуизгнание. В следующем году, уже из Италии, он пишет Ромену Роллану: «Ошибочно думать, что русская революция есть результат активности всей массы русского народа... Революции всегда совершались – Вы это знаете – волею немногих безумцев...».

Горький вернулся в СССР, лишь поверив Сталину и его строительству новой культуроцентричной, гуманизированной империи. Тон его письма Ромену Ролану из Сорренто 29 января 1928 г. совсем иной: «Советская власть по природе своей становится всё более действительной властью рабочих и крестьян»...

Триумфально вернувшийся в СССР Горький становится живым классиком, культурным знаменем империи Сталина. И даже её, можно сказать, духовным сердцем. Но каково же его собственное мировоззрение?  

Здесь нет большого секрета. Мировоззрение Горького формировалось вполне традиционно для того времени: Шопенгауэр, Ницше, Гартман, Бергсон, Оствальд...

Подобно Богданову и Луначарскому, Горький был истинным русским ницшеанцем и верил в нового Сверхчеловека, вернее – коллективное Сверхчеловечество. Философским же основанием его новой этической максимы был энергетизм. Горького вполне можно назвать атеистом-мистиком и богостроителем, но менее всего – материалистом. Горький не верил в материю, он верил в энергию.

Опираясь на идеи «творческой эволюции» Бергсона и энергетизма Оствальда, Горький считал, что по мере развития человечества и мировой гармонии материя должна все более уступать место энергии. В конце концов, вся несовершенная материальная вселенная должна, по мнению Горького, перетечь в новое качество – стать чистой энергией, человечество же – обрести бессмертие. Бессмертие не личное (ни в коей мере Горький не был персоналистом), но – всеобщее.

«Человеческий разум объявляет войну смерти как явлению природы. Самой смерти, – говорит Горький в лекции 1920 г. – Мое внутреннее убеждение таково, что рано или поздно, может быть, через 200 лет, а может быть, через 100 лет, но человек достигнет действительно бессмертия».

Пафос веры Горького раскрывается в трех простых словах: «Создать новый мир!» Новый мир – для нового Сверхчеловечества! – такова религия, увлекавшая не только Горького, но и Богданова с Луначарским и многих других русских ницшеанцев, правда, в типично русской коллективистской форме.

Как «Энеида» Вергилия оформляет идею Римской империи и её власти над миром, так и роман «Мать» (1906) предвосхищает приход нового эона, идущего на смену христианскому миру: эона нового бога, «великой матери».

«Переменить Бога надо, мать, очистить его», – говорит Павел Власов. «Там, где Бог живет, – место наболевшее, – вторит ему другой персонаж романа, еретик Рыбин. – Ежели выпадает он из души, рана будет в ней, вот! Надо... веру новую придумать... надо сотворить Бога – друга людям!».

И, как Христос, «первый истинно народный Бог», возникает «из духа народа, яко птица феникс из пламени» («Исповедь»), так и новый бог должен возникнуть из нового революционного пламени. И сам народ-богостроитель станет творцом нового бога...

Такова истовая вера Горького. Таково – позволим себе сказать это – мистическое сердце самого советского проекта. Так чем же все-таки этот проект был?

Разумеется, меньше всего он был версией марксистского диамата. Гораздо больше в нём было от утопий Н. Федорова, от русского космизма и всеединства (одним из изводов которого и был эмпириомонизм А. Богданова).

Сверхколлектив Богданова, совершающий прыжок из царства необходимости... Сверхразум Вернадского, претворяющий материю ветхой вселенной в энергию новой... Вхождение в Новый эон великой матери-земли, преображенной народом-богостроителем...

Великая утопическая мечта о преображении мира, гораздо более близкая эсхатологическим чаяниям древних русских мистиков, нежели выкладкам марксистских экономистов – вот чем был Советский проект.

В этом смысле мы смело можем говорить о непрерывности русской цивилизации. Юбилей Горького – хороший повод задуматься не только об этом, но и том, какие формы Русская цивилизация может принять завтра, избавившись от большевистских утопий, но не от тысячелетней русской веры, философии и культуры.

..............