Владимир Мамонтов: Про Японию

Был я как-то в гостях у руководителя крупной японской корпорации, старенького дедушки. Мы ели из черных лакированных плошек цветы хризантем. Рис. Жарили мясо на чугунной жаровне. И я имел глупость сказать, что телевизор его фирмы безотказно работает у меня вот уже десять лет. Понятно, что нормальному магнату, который заинтересован, чтобы люди купили побольше его скоропортящихся товаров, такое не понравится. Но... Я и тогда думал, что японцы – какие-то особенные люди. Даже капиталисты. Они должны были обрадоваться, услышав такое заявление. Поскольку им нравятся истинные ценности.

Они фактически оказываются сейчас на глазах целого мира хранителями его великой тайны и последнего умения: они верят, что правила достойного поведения спасительны

Дедушка отложил палочки, улыбка сползла с его лица. «Это самое плохое сообщение, которое я услышал за последние десять лет», – сказал он.

Надо сказать, что вокруг нас, кушавших рис, стояло человек десять разных менеджеров, помощников, переводчиков, секретарей, готовых подсказать дедушке цифру, если забудет – их загадочные визитки с иероглифами до сих пор хранятся у меня. Все эти люди застыли, словно их громом поразило. Дедушка держал паузу, сохраняя убитый вид. Я перестал жевать хозяйскую герань, мои акции на токийской бирже упали до нуля.

И тут глава корпорации засмеялся.

Таким заливистым смехом, когда видны зубы, десны, а под удачным углом – и горло смеющегося. Такой смех только начался – а сразу ясно, что длиться будет минуты три, не меньше.

Дедушка пошутил.  И вся его рать, облегченно выдохнув, тоже принялась смеяться. Кто повизгивая, кто – деликатно прикрывая рот ладошкой.

Так я узнал, что японцы – обыкновенные люди, и ничто человеческое им не чуждо. В паузах, нюансах и детальках этой истории можно разглядеть национальные черты, как мне кажется, но наглядно видны и общие. Виден капиталист, но виден и ремесленник, который начинал свое дело в электромастерских. Что мой телевизор – работают старенькие девайсы первой трети прошлого века, которые он собирал!

Я любуюсь японцами, как иероглифами: непонятны, но завораживают.

При этом я абсолютно уверен: когда человек в курточке, их премьер, с экрана телевизора говорил, что ситуация находится под контролем, он не знал толком, под контролем ли она. Он знал ровно одно: говорить надо, что под контролем. Потому что она, возможно, под контролем в действительности, и у их чиновников поболе оснований говорить так, чем у наших в схожей ситуации. (А может, и нет, никто же не знает, чем ответит вулкан).

Но миллионы соотечественников, подобно дедушкиным подданным вокруг обеденного стола, ждут именно его знака. Именно его слов. Именно таких слов. И рефлексируют соответственно. А именно: с облегчением покупают маски, послушно залезают под столы, где опасности, ясное дело, меньше, пьют йод. Трепещут в душе. Но им задана модель поведения: над нашей родиною дым. Настали тяжелые времена. Не обещаю ничего, кроме крови, пота и слез. Сплотимся. Без паники.

Они и не паникуют. Разве что в душе. Но это нельзя показывать.

Почему нельзя? Вон уже иностранцы валят из Токио пачками, значит, не верят человеку в курточке? Он что-то говорит, а ядерные стержни уже обнажились, испарив воду Японского моря, и рванул водород, и полынная туча зависла над Фукусимой. Что ж ты врешь, человечишка в курточке, что ты можешь знать? Ты не предвидел цунами, ты даже точного числа жертв не знаешь! «Под контролем...» Ты еще скажи: «С экипажем поддерживается устойчивая связь посредством перестукивания». Может, нам еще и на первомайскую демонстрацию как ни в чем не бывало выйти? Ты просто выдаешь страшную правду дозировано, словно радиацию, которая разом убьет. Частями тоже убьет, но потом.

Думают ли японцы о словах человека в курточке, как это описано в предыдущем абзаце, который лично мне дался подозрительно легко? Что-то подсказывает, именно так они и думают. Но ведут себя не в соответствии с тем, что ядерным реактором раскаляется в их душе, как и в любой человеческой, а в соответствии  с целостностью их собственной защитной оболочки.

Они фактически оказываются сейчас на глазах целого мира хранителями его великой тайны и последнего умения: они верят, что правила достойного поведения спасительны (между прочим, мы еще недавно умели так жить, и наши спасатели-чернобыльцы – тому великий пример). А выплеснутые наружу боль, страх, унижение, отчаяние и раздражение губительны. Так  ядерный джинн укрощенный дает доброе и ласковое электричество, а вырвавшийся – несет грубую и неумолимую смерть.

Эти правила в остальном мире давно окрестили лицемерием. Какая нравственная оболочка? Она не нужна, как непрозрачные пакетики для пива: чего ханжить?

Без достойной (ханжеской) оболочки остается и у нас, и много где в мире не только пиво. Не только непристойные журналы. Не только устная неподцензурная речь. В разряд лицемерия, к примеру, занесена большая семья: ну кто в самом деле любит кучу сопливых и вечно орущих детей? Все любят, чтобы легкомысленно и бездетно. Неспешная и трудовая карьера; ведь надо умудриться получить все и сразу, и такая цель оправдает любые средства. Никто не любит более дипломатию – всем нравится WikiLeaks. Кажется, все весело хотят жить ядерной глупостью, вулканической жадностью и радиационным глумом наружу – и перестать того стесняться, объявить нормой. Долгожданным избавлением от лжи и лицемерия. От той самой защитной оболочки, которая так помогает сейчас японцам. И даже вызывает в нас полузабытое чувство ознобной, мурашечной зависти, когда видишь их, строем отправляющихся чинить реактор и попрощавшихся с родней.

Господин японский премьер в курточке, у которого все под контролем! Хочешь знать, что у меня на душе, когда я вижу тебя на экране телевизора, который работает до сих пор, будь он неладен? Ты читал «Пир во время чумы» великого русского поэта Пушкина? Ах, не читал? Так почитай! Я вот перечитываю – каждая строчка нравится, самому страшно! «У бездны мрачной на краю!» «Не жди, пока зараза минет!» Кто бубнил, что атомные электростанции нового поколения защищены от любого землетрясения? Кто уверял, что новые технологии исключают опасность? Чё говоришь? Извините?

Нет, брат. Не маловато ли? Где харакири? Мы, к примеру, в подобных случаях режем по живому. С нездешней силой сами сметаем с лица земли страну, которая допустила Чернобыль. Не глядя, что она наша и больше нам жить негде. Мы с гибельным восторгом выворачиваем ее и себя наизнанку, вместе с проклятой атомной станцией вытряхиваем в космическую пустоту, над которой читает свои завораживающие стихи пушкинский герой, саркофаг с целой цивилизацией, вместе с Гагариным, Королевым и Курчатовым – чтобы мерзкому Чернобылю больше негде было угнездиться.

Японцы же кланяются, вздыхают, горюют, моют мыльной водой, посыпают борной кислотой – и по кирпичику восстанавливают шаткую постройку, перенесшую их Чернобыль. Бедствие еще и не вполне случилось, может, случится, может, еще худшее обойдет стороной, но его последствия уже устраняются. Японцы не рушат, а укрепляют страну, прискорбно допустившую Чернобыль. Поскольку это их страна. Она несовершенна, картонна, тоталитарна, она проиграла войну, ее обитатели коротконоги и рукоблудят на картинки с несовершеннолетними мультяшками, в ней нет нефти, она еще вчера была феодальной и однажды вырезала миллиона два китайцев – но больше им жить негде.

К счастью для вечно трясущегося на груди старухи-Земли ожерелья этих островов, японцы еще не перешагнули на ту выдающуюся ступень развития, когда это неважно – где и как жить.