Как-то на съезде Демпартии США Байден помянул относительно недавнюю фразу Генри Киссинджера, брошенную старым лисом в телефонном разговоре незадолго до смерти. Киссинджер заметил, что со времен Наполеона Европа не смотрела на Россию без опаски.
Верное, но почти амбивалентное наблюдение. Как политик старой школы, бывший госсекретарь и возможно самый яркий американский дипломат последней четверти прошлого века видел исторические процессы тоньше, чем нынешние его коллеги. И во многом был прав.
Но история, как обычно, сложнее не только любого высказывания, но и текущей политической конъюнктуры.
В 1815 году ситуация была не менее противоречивой, чем после Второй мировой войны. Освободив Европу от наследия французской революции в виде наполеоновского миража, Россия на некоторое время стала претендовать на роль морального и политического лидера континента. Это положение зафиксировал Священный Союз. Но уже в рамках Священного Союза стало ясно, что свое освобождение континентальные европейские державы восприняли как унижение, и русских войск в Париже нам не простят. Застрельщиком подобного взгляда выступила даже не возрожденная французская монархия, а, казалось бы, всем обязанная Петербургу Вена в лице австрийского канцлера Меттерниха, крайний консерватизм которого легко уживался с ненавистью к России.
Одновременно в Европе, склонявшейся к парламентаризму, укреплялось сочувствие ко всем антиправительственным движениям внутри Российской империи – от польского сепаратизма до радикальных кружков в Петербурге и Москве. Русские либералы только поддерживали это умонастроение, постоянно обращаясь к цивилизованному Западу в борьбе с родным государством.
Из этих двух совершенно разных по происхождению течений сформировался тот тип идей и предубеждений, который мы сегодня в общем назвали западной «русофобией». Он и сейчас имеет те же два питательных источника.
Первый – страх перед масштабами России и возможным усилением русской державы, который засел в головах представителей западной элиты.
И второй – повторяющееся от раза к разу фактическое предательство государственных интересов (по крайней мере, в том виде, в котором они озвучиваются властью) местной оппозицией. И – что еще важнее – отрицание ею опыта русского государства в его прошлом и настоящем. В теоретических основаниях, специфических чертах строя и конкретных политических проявлениях – с нескончаемыми обращениями к враждебному нам «цивилизованному миру» (от прекрасного Петра Чаадаева до презренного Сергея Ковалёва).
При этом основания и политические проявления отечественной государственности за прошедшие два столетия порой до неузнаваемости менялись, а риторика русофобов и их аргументы практически оставались неизменными. Из этого можно сделать единственный вывод. «Мы» – это мы, «они» – это они, с этим обстоятельством нам трудно что-то поделать.
…Первый пик русофобии в Европе, вызванный пресловутой киссинджеровой опаской, пришелся на время Крымской войны. Крымская – это, по существу, прообраз мировой войны, своеобразное вступление к эпохе мировых войн. Тогда все крупнейшие державы ополчились против России. Даже Неаполитанское королевство, и то подсуетилось. Кроме того, это была первая большая война, о которой публика непосредственно узнавала с театра военных действий. Два изобретения – телеграф и фотография – значительно приблизили обывателя к линии фронта точно так же, как сейчас, совершенно на другом уровне, это сделали снятые на телефон и с дронов видео, распространяемые в соцсетях.
Христианнейшие европейские монархии, страшась России, в годы того конфликта взяли себе (точно так же, как нынче Украину) под защиту самого невероятного по тем временам союзника – Османскую Турцию. И впервые обрушили всю мощь своей лживой пропаганды не только на российское государство, но и на саму русскую идентичность.
На войну с Россией европейскую публику настраивали почти теми же словами, что и сейчас. В 1853 году Daily News на голубом глазу писала, что христиане в Османской империи пользуются большей религиозной свободой, чем в православной России и католической Австрии. В 1854-м Times называла Синопскую битву «зверским побоищем» и призывала к вступлению Великобритании в войну. Та же газета утверждала: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов вглубь лесов и степей». Вторил прессе и глава фракции либералов в Палате общин некто А.Д. Рассел: «Надо вырвать клыки у медведя… Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе».
- Эстония устроила гонения на православие по украинскому сценарию
- Депутат: Успех России в СВО положительно отразится на развитии страны
- Белоруссия и Казахстан оказались в разных мирах
Еще более характерные высказывания звучали из Франции: «Для Европы предпочтительнее слабая и безобидная Турция, чем всемогущая и деспотическая Россия. Россия в Константинополе – это смерть для католицизма, смерть для западной цивилизации. И, однако, именно такая катастрофа висит над нашей головой. Право против насилия, католицизм против православной ереси, султан против царя, Франция, Англия, Европа – против России».
Узнаете почерк? Ничего не меняется.
С тех пор в истории отношений России и совокупного Запада были самые разные периоды. Запад был расколот, пребывал в непримиримых противоречиях, частями обращался к России за помощью и союзом. Но и Россия вступала в союзы с европейскими государствами и США. Так или иначе, нам тоже никуда не уйти от того, что у нас единое социокультурное и политическое пространство.
…В ХХ веке поводов для «опаски» появилось гораздо больше. Противостояние России и Запада оказалось усложнено еще и тем, что именно Россия предложила человечеству полноценную социально-экономическую альтернативу, «способ жить иначе». Несколько десятилетий, и до, и сразу после Второй мировой войны, Советский Союз оставался территорией надежды для миллионов людей не только на Западе, но и по всему миру. Разумеется, одно это обстоятельство вызывало у наших оппонентов даже не страх, а панический ужас. С воплями «русские идут» один за другим их министры обороны готовы были сигать из окон небоскребов…
Испугавшись «нас», «они» хорошо вложились. В годы холодной войны пропаганда, все политические и идеологические институты западных держав потратили беспрецедентные человеческие и финансовые ресурсы, чтобы развернуть картинку с точностью до наоборот.
И в 1991 году им показалось, что они победили. Что больше почти нечего бояться «русского медведя», что вот-вот, и он уже займется – как мечталось в годы Крымской войны – своими внутренними хозяйственными делами. Где-то надо только еще немного придавить, отнять, перепрограммировать, чтоб эта досадная «опаска» совсем исчезла.
Но она не исчезала. И наши противники передавили. Ставка на местных предателей оказалась ложной, русское государство вновь «сосредоточилось».
…Ни одна историческая эпоха не повторяется в точности. Украинский конфликт не зеркалит Крымскую войну. Но когда-нибудь вновь придет время переговоров, сближения, поиска взаимного понимания. Мы с людьми Запада обречены друг другу точно так же, как и отделены друг от друга. Мы фундаментально разные, но у нас много общего. Чтоб понять это, не надо даже листать пыльные страницы цивилизационных теорий.
А пока пусть смотрят на нас с опаской. Мы их точно не боимся.
