Год назад, в эти же 20-е числа ноября, Америка торжественно отмечала 400-летие высадки американских отцов-пилигримов у мыса Код (сегодняшний Массачусетс) – легендарный момент, с которого историографы и политики любят вести отсчет американской государственности, демократии и республиканизма.

Конечно, это во многом чисто американский миф. К моменту высадки «пилигримов» уже существовала южнее, в Вирджинии, мощная английская колония. Но южанам, по мнению нынешних американцев, как-то недоставало революционности. Они были, как правило, англикане, государственники, монархисты. И вообще построили ту аристократическую цивилизацию Юга, которую северянам-янки удалось уничтожить только в 1865-м после многолетней изнурительной войны.

Другое дело отцы-пилигримы. Вот это были настоящие диссиденты (десинтеры – как они себя называли), свободолюбцы и революционеры духа! Фанатики-пуритане, вступившие в конфликт с главенствующей англиканской церковью и «выбравшие свободу», то есть побег на самый дальний – на тот момент из всех возможных – запад.

Парусник «Мэйфлауэр», на котором отцы-пилигримы уходили на запад, отклонился от курса и причалил гораздо севернее предполагаемого пункта назначения – устья гудзонского пролива. Теперь наши диссиденты, искатели совершенной свободы, могли основать собственную колонию еще дальше от ортодоксальных англикан Вирджинии, чем планировали. Это были крепкие духом люди, трудностей они не боялись. И поразмыслив над ситуацией, подписали на палубе документ, который, как утверждают, и лег в основание американского мира, дав начало американским свободам, демократии и республиканизму – как будут говорить о нем позднейшие американские политики и мыслители.

«Мэйфлауэрское соглашение» представляло собой манифест мира принципиально нового, радикально отличного от всего того, на чем строился прежний христианский мир. Началом и основанием власти в нем признавался сам этот «договор», объединявший вновь прибывших и обязывавший подписавших его подчиняться «закону», который будет еще создан на его основе. Да и сами эти будущие законы предполагали изменчивость и текучесть, которых могло потребовать «общее благо», понимаемое «в то или иное время» по-разному. Иными словами, ни церкви, ни государству, ни самому «государю Якову» (английскому королю Якову Первому, которого подписанты благоразумно в документе поминали) пилигримы не намерены были более подчиняться. Они прибыли в новую реальность, на новую, еще совершенно дикую землю, оставив позади «злого фараона» старого мира, и намерены были творить мир свой, поистине новый. Именно так они о себе и мыслили. Сами себя они называли Новым Израилем, землю, на которую прибыли – «Новым Ханааном», Атлантический океан, который только что пересекли – «Чермным морем» (то есть Красным морем, воды которого Господь раздвинул по молитве Моисея, дав евреям возможность спастись), а оставляемый ими старый христианский мир, его церковных и мирских властителей – «Египтом» и «злым фараоном».

В самом деле, между миром, оставленным ими, и миром, который они еще намерены были построить, лежала бездна. Бездна, глубже которой едва ли можно себе представить. Имя этой бездне было «Доктрина предопределения»: истинный камень веры пуритан, та самая скала, на которой они и были намерены возвести свой новый мир, свой мистический «град на холме». «Доктрина» утверждала, что все люди на земле созданы по непостижимой воле Бога, одни – к вечному спасению, другие же – к вечной погибели. Этот выбор был изначален, вечен и изменению не подлежал. Это означало, что между прибывшими «святыми» (как они себя называли) и оставленным ими «Египтом фараона» расстояние было больше, чем Атлантический океан, больше, чем между планетами в космосе, больше, чем между небом и землей.

Это было расстояние между раем и адской бездной. Весь прежний христианский мир признавался ими мрачным адом, над которым произносилось страшное проклятие, и который приговаривался к вечной Геенне. Да, именно так звучала внушающая ужас «Доктрина Предопределения». И именно этому «ужасному дитю» Реформации, погрузившему христианское сознание в атмосферу мрака, скорби и смятения, удалось совершить главное дело Нового времени – расколоть прежде единый христианский мир на два непримиримых и ненавидящих друг друга лагеря: мир старый и новый, прошлый и будущий, мир «предвечно избранных» и «навечно отверженных».

Всё это может показаться странным, ведь мы привыкли считать, что американская демократия основана на идее равенства. Но факты свидетельствуют иное: американская демократия основана на идее самого радикального и ужасающего из неравенств, какое только мог измыслить человеческий ум. Или – можно сказать и так – «демократия» родилась из самого ужасающего из расколов, когда-либо потрясавших этот мир.

Реформация перевернула средневековый мир, сорвав его со всех прежних оснований и установив «новый религиозный порядок» (как можно было бы вольно перевести название знаменитого труда Кальвина, которым и были заложены основания Нового мира). А последователи Кальвина, английские пуритане, создали Америку – ту Америку, какую мы знаем: с ее адской смесью невежества, воли, мессианства, свободолюбия и конформизма; и, по сути, «новым человеком», способным существовать в этом новом, странном и безумном мире. Столь великое дело было под силу, конечно, лишь героическому, фанатичному духу, которым сполна обладали первые пуритане.

Начиная с 1620 года, когда отцы-пилигримы основали свою первую колонию в Новой Англии, олигархические диктатуры пуританских элит семь десятков лет владели душами американских колонистов Севера. Но и после закона метрополии о веротерпимости 1692 года, положившего конец власти пуританской теократии, суровый дух пуританизма оставался всегда живым, довлея над идеями демократизма и республиканизма, которые более полувека спустя начали свое распространение с тех же самых церковных конгрегаций и элитных масонских клубов Бостона.

Таким образом, здание американской демократии было построено на фундаменте пуританизма, ставшего настоящим духовным ядром американской цивилизации. Мы и сегодня прекрасно угадываем, распознаем его дух и влияние (скрытые за сугубо светской риторикой американизма) в чаяниях «города на холме», идеях «американской невинности», «американской исключительности», экспансионизме американской политики, и проч., и проч.; ощущаем его флюиды, густо разлитые в атмосфере американского общества.

Правда, начиная с 1960-х, и особенно сегодня, пуританские устои американизма подвергаются столь мощным атакам со стороны ультралевых, что уже можно говорить о его конце – конце американского мира как такового. Об этом многие уже и говорят, и это справедливо. Но… разве сами ультралевые – не порождение того же пуританизма? «Ленин – это Кальвин сегодня»: если такого лозунга в реальности, по понятным причинам, быть не могло, исторически ему было бы как раз самое место. Неслучайно жизнь большевистского вождя была накрепко связана с Женевой, в которой он не только жил, но внимательно изучал наследие Кальвина, связанное с устройством партии как тайной боевой организации, созданной для революционного взятия власти. Именно такую партию (религиозную конгрегацию) построил Кальвин; и именно такую революционную сеть впервые создал: сперва в Женеве, а затем на юге Франции и севере Европы.

В свое время на это указывал соратник Ленина, большевистский историк М.Н. Покровский. И он абсолютно прав: не только разветвленная сеть тайных революционных ячеек-конгрегаций, не только принцип их существования (государство в государстве) и жизнеобеспечения (финансирование их олигархическими кланами и фрондирующей аристократией), но и принцип власти после победы революции – все это заимствовано Лениным у Кальвина. Или можно сказать точнее: составляет базовый принцип действия революционного механизма как такового. От Кальвина к Жан-Жаку Руссо (который указывал на Женеву Кальвина как на то, к чему должна стремиться революционная Франция), от Руссо к Ленину и Троцкому, а от них – к «новым левым», советской «перестройке» и сегодняшним квир-революционерам США – везде, если присмотреться внимательно, мы увидим одну и ту же матрицу, один и тот же, в сущности, революционный «почерк».

«Каскадом гностических революций» называл историю Нового времени австрийский консервативный философ Э. Фёгелен. Сегодня это горящее колесо, приведенное в свое время в движение Лютером и Кальвином, грозит раздавить главное свое порождение – США и Запад в целом. Что ж, революции свойственно пожирать своих детей. И кому, как не нам, все эти революционные реалии известны лучше других. И, наверное, лучшее, что мы можем сегодня сделать: приложить все усилия к тому, чтобы горящее колесо мировой революции, сокрушающее Запад, на сей раз промчалось мимо нас: есть время разрушать стены, и есть время – их строить.