К 10-летию со дня кончины и 100-летию со дня рождения вроде бы признанного классика русской литературы ХХ века, академика РАН А. И. Солженицына Россия подошла, так и не оправившись окончательно от обвала 90-х, не говоря уж о повадках, приобретенных за целую жизнь после обвала 1917-го.
Читающее общество, приученное к мемам*, борзо подтверждает, что в массе недалеко ушло от взвешенной Солженицыным советской образованщины, найденной им слишком легкой. Даже нынешние наследники вождей Советского Союза не вполне определились, как им обустроить Россию после того, как их предшественники выполнили наоборот едва ли не все посильные соображения, с надеждой присланные из Вермонта.
Ненавистники Солженицына, сегодня убежденные, что «либералы», «монархисты» и «фашисты» суть одно и то же, талдычат безостановочно, что он-де «призывал нанести ядерный удар по Советскому Союзу» и «воспевал власовцев и оправдывал бандеровцев». (Так их предшественники были уверены, будто Солженицын «прославляет германский милитаризм», пока в Москве не приняли Вилли Брандта, чтобы подписать привезенный канцлером мир.)
Удивительно, как эти ненавистники забывают о полезном вроде бы факте: в 90-е годы Солженицын не раз призывал вернуть Японии Южные Курилы, «но дорого». Забывают, ибо, потянувшись за лишним сочным аргументом, придется погрузиться в реальные высказывания реального Солженицына, объездившего в 90-е едва ли не всю погруженную в ужас и отчаяние Россию.
И тогда они с удивлением будут беспрестанно спотыкаться о тезисы, что сами расхватали бы на лозунги и залайкали в социальных сетях, не ведая об их авторстве. Просто слишком быстро он был отлучен от телеэкранов, и потому так мало знают у нас реального, а не воображаемого Солженицына.
Возможно, Солженицын был до несправедливости навязчиво-суровым критиком всего «петербургского периода» русской истории – кроме Столыпина, мало кого из людей у кормила Российской империи находил он преуспевшими в деле «сбережения народа» и достойными похвал.
Но посмеют ли в этом упрекнуть его сегодняшние любители изощряться в остроумии насчет «хруста французской булки», взирающие на русскую историю до 1917 года с невежественным страхом?
Быть может, прислушавшись к подлинному Солженицыну, доходчиво разъяснявшему, почему в ельцинские реформы «нам до конца отрыгнулись все последствия коммунизма» (до конца ли?), контуженные 1990-ми «народные патриоты» и новые их продолжатели призадумаются.
И хотя бы допустят мысль, что у Солженицына (после лишения советского паспорта принявшего только российский и при жизни не награжденного ни единым орденом стран Запада, Восточной Европы или постсоветских лимитрофов) были искренние основания взывать к рассудку и совести продолжателей дела КПСС.
Уж не из ненависти к России он просил их одуматься, видя, что достаточно гораздых учредить «для позорной преемственности новую РКП, принимать всю кровь и грязь на русское имя и волочиться против хода истории».
- Зачем нам нужен памятник Солженицыну
- На Западе признали правдивость слов Солженицына об американском обществе
- Гений, но не интеллигент
Солженицын, ужасая либералов, не верил идее многопартийной политики, размышлял, что любая партия, стало быть, противопоставляет себя остальному народу, а политик должен подчиняться собственному разуму и нуждам своих избирателей, а не партийной дисциплине. (Сколькие, отсмеявшиеся весело над его любимым словом «земство», горько смеются над депутатской безотчетностью!)
Но, пойди постсоветская история в 90-е не столь обвально, Солженицын мог бы оказаться вдохновителем какой-нибудь Партии сбережения народа. Она объединяла бы, прежде всего, левых, не желающих связывать себя ни с серпом и молотом, ни с красной социнтерновской гвоздикой и радужными знаменами толерантности.
Партия эта могла бы выступать за экономию на оружейных и космических ассигнованиях, но требовала бы, чтоб их урезание не сокращало рабочих мест и научных школ, чтобы вложения были прозрачны, чтобы не было ни списания долгов, ни льготных цен для господ иностранцев, чтобы «скоробогачи» делились, а люди с мандатами и «корочками» не обрастали бы номенклатурными привилегиями.
После десятилетий советской вивисекции Россия была уверена, что Солженицын стоит на правом фланге русской мысли, на дальнем правом краю (правее-де была лишь провокаторская «Память», злонамеренно выращенная на ВООПИКе). С этой уверенностью «новая Россия» свернула влево и въехала не в те ворота.
Другим, левым столбом этих ворот был, разумеется, академик Сахаров – крупный советский ученый, но абсолютно нерусский политик и мыслитель. Вернее, симулякр политика и мыслителя, нужный и дорогой для антирусской космополитической партии советской интеллигенции, на фоне которой даже младореформаторы оказались центристами.
Однако Солженицын – предельно левый русский мыслитель. Левый настолько, насколько может быть левым верующий русский человек, понявший, во что обошлись России левые искания. Несоветскость и призывы спасать и возрождать несоветское сами по себе не делают правым, как и слова в защиту народной нравственности и в пользу самоограничения не есть консерватизм.
По сути, Солженицын – народник, переросший народнические блажи пореформья и предреволюционья, русский социал-демократ, на собственном страшном опыте понявший отличия русской социал-демократии, на корню изведенной, от «зоциаль-демократии», породившей большевизм.
Солженицын – лишь один из осколков разбитой вдребезги в 1917 году России, обломок левого, народнического края недосозданной и разрушенной панорамы русской мысли.При всем масштабе солженицынской личности, картина, им нарисованная, предпочтения, им высказанные, советы, им данные, неизбежно отмечены очевидной неполнотой и спорностью. Он и сам это понимал и одобрял старания людей, далеко не близких ему по взглядам.
Огромная заслуга Солженицына в том, что он ставил острейшие для России и по-прежнему неразрешенные вопросы. Солженицынские ответы на них можно подвергать грызущей критике справа. Но пытающиеся критиковать Солженицына слева ставят себя при этом (в этих вопросах) в положение нерусских. И если бы в русских Думах левое крыло представлено было такими, как Солженицын, не знавшими, но чувствовавшими, чего нельзя, февральской катастрофы, возможно, не случилось бы.
Когда оппонентами Солженицына будут не менее значительные и не хуже слышимые правые политики и мыслители, даже ошибочное и устарелое в его трудах окажется ступенью, приближающей к истине. Баратынский некогда советовал понять относительность этого приближения:
Предрассудок! он обломок
Давней правды. Храм упал;
А руин его потомок
Языка не разгадал.
Гонит в нем наш век надменный,
Не узнав его лица,
Нашей правды современной
Дряхлолетнего отца...
Если бы Россия нашла себя в современной и более совершенной правде, тогда и неоправдавшиеся моменты солженицынского творчества, литературного, исторического и философского, обрели бы достойное место.
Но о том, что Россия движется едва ли не в обратном направлении, говорит всё возрастающая нетерпимость, равно проявляемая и к сомнительному, и к неоспоримому у Солженицына. Не только о его непонятности, но и о нечитанности его свидетельствуют безграничная ненависть и суеверный ужас, циничная прибаутка в ответ на простейший призыв «жить не по лжи»
Не слабейшие и опровергнутые временем слова Солженицына сегодня выглядят одряхлело, но полнейшим безумием черт знает какого года звучат слова его ненавистников.
Пока что о цене советских достижений и стоимости большевистского эксперимента можно судить по способности нашего общества понимать и критиковать Солженицына.
* СМИ, включенное в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента
