Глеб Шульпяков: «Москва – это цунами нон-стоп…»

Одна из составляющих сюжета – театральная, в романе описан распад, развал театра, прототипом которому послужила известная академическая сцена. Другая составляющая московская, когда цунами становится метафорой исчезновения города.

И ты начинаешь цепляться. За музыку. За алкоголь или наркотики. За вещи или путешествия. За секс или литературу. За город твоей юности, в конце концов…

Перед читателем исповедь абсолютного индивидуалиста, типичного представителя «поколения тридцатилетних». Человека, который не может найти себя ни в прошлом, ни в настоящем.

Это исповедь героя, чьи подвиги иллюзорны ровно настолько, насколько иллюзорна реальность новой Москвы.

– Глеб, несмотря на фантасмагоричность сюжета, знаю, что основан он на реальных событиях. Расскажи, с чего начался твой второй роман.
– Я в то время любил на Новый год уехать куда подальше. Оказался в Таиланде, на небольшом острове – 24 декабря, как раз накануне цунами. Правда, наш остров находился вне зоны бедствий. И первый день я вообще не понимал, что случилось.

Ни телефонной, ни электронной связи не было, сразу пропала. О цунами узнал, когда Интернет наладили – и я увидел себя в числе пропавших без вести. Вроде как «все нашлись, а этих нет». Жутковатое ощущение.

Потом стали выбираться, увидели всё это. Пляжи, заваленные мусором. Тела, которые выбрасывало на берег несколько дней. Корабли в километре от моря. Машины, набитые мешками с трупами. Ну и так далее.

Всё это есть в первой части романа, правда, немного. Фоном. Поскольку роман не об этом. Просто катастрофа настолько перемешала карты, что жизнь сама стала складываться в невероятные сюжеты.

Один из них и стал для меня поводом. Я как-то по местному радио услышал, что в аэропорту задержали двух подозрительных личностей. Это были уголовники. Когда их тюрьму смыло, они прикинулись потерпевшими туристами и по временным документам садились в самолет.

И я понял, что вот она, завязка. Что из этого случая можно вырастить мою историю. Развить мою тему. Которая уже не будет связана ни с Таиландом, ни с цунами.

– Я помню, как мы тебя потеряли, звонили в Таиланд, нервничали, готовили некрологи, ужас. Твой роман начинается с фантасмагорической реальности стихийного бедствия, чтобы затем переключиться на реальную фантасмагорию московского существования. Почему столичная жизнь оказывается более запутанной и невероятной, чем события в Таиланде?

На эту тему
• Виктор Топоров: По-маленькому
• Борис Дубин: «Интеллигенция – понятие сложное»
• Английский подарок на русское Рождество
• Виктор Топоров: Конфуций в переводе Секация
• Андрей Перла: Без Достоевского

– События в Таиланде боком, «конем» вынесли в другую область. В Москву – и буквально, и образно.

По мере продвижения сюжета я чувствовал, что книга ведет в сторону. Что мне важно сказать не столько о том, что случилось с моей парочкой там, в Южной Азии.

Цунами – только экспозиция, задний план. Материал для метафоры. А о том, что случилось с ними раньше. Потому что настоящая катастрофа случилось у них не там, а здесь. Со мной и теми, кто родился в одно со мной время. На чью судьбу пришлось наше падение вавилонской башни. И садануло довольно сильно.

Поскольку в этом возрасте родничок у человека еще не зарастает полностью, в отрочестве ты еще не сформирован, не занял ячейку, свободен, не покрылся коростой.

Сейчас не принято об этом говорить, народ занят строительством новой башни. Но мне-то что с того? Мне, чей травматический опыт никуда не делся, а родничок так и не зарос? На смену одной стране приходит вторая, потом другая, потом третья – но ни в одной из них ты не находишь себе места. Цунами нон-стоп, так сказать.

И ты начинаешь цепляться. За что угодно, что может быть опорой. За музыку. За алкоголь или наркотики. За вещи или путешествия. За секс или литературу. За город твоей юности, в конце концов.

Ты говоришь, Москва у меня фантасмагорична. Это не у меня, это реальность Москвы фантасмагорична. Мое дело просто найти для нее образы, выразить.

Та Москва, которую мы знали, тот живой и теплый город – сгинул, утрачен. И с этим уже ничего не поделать. Ее уничтожили на твоих глазах – как в фильме ужасов. Просыпаешься – нет квартала. Заснул – нет еще одного. Черная дыра в декорации. В душе. Пропасть. Триллер, говорю же.

Чтобы избавиться от ужаса, ничего не остается, как разыграть в нем ужасную фантасмагорию. Которая единственно соответствует реальности – хоть как-то.

– Почему в твоем романе такое важное место занимает театр?
– Ну, во-первых, я студентом подрабатывал в одном известном театре рядом с университетом. Это было в то время, когда великая эпоха этого театра только-только начинала заканчиваться. И театр еще не превратился в тот балаган, который мы имеем сегодня.

Само собой, у меня был кое-какой материал на эту тему, довольно любопытный, трагикомический. С натуры. А во-вторых, поскольку мой роман – это своего рода энциклопедия фантазмов и химер нашей жизни, то театр как главная иллюзия не мог в нем не появиться.

Не главное место, конечно, но…

Герой драматург. Героиня, хоть ее не много в романе, – актриса. То есть существо, по определению живущее чужими жизнями. Ей, кстати, проще всего оказалось в новой жизни.

Почему традиционный, классический театр в упадке? Потому что театром давно стал весь город, все люди. Кругом декорации, фикция. Фальшивка. Всё зыбко, всё заменяемо и отменяемо. Всё понарошку. Не говоря уж о политике…

И актрисе, тем более талантливой, легче иметь дело с таким типом реальности. В отличие от героя, кстати, который с «заданием не справляется».

К тому же с помощью театра можно показать, как легко переступить эту грань между реальностью и иллюзией. Как они сплетены, неразрывны, как намертво сцеплены эти вещи. И что на самом деле миром управляют именно они, наши фантомы и представления. «Тараканы», как сказали бы сегодня.

Мы действуем исходя из них – а не из реального положения вещей. Все без исключения. Мир становится из столкновения реальности – и иллюзий. Избежать этого невозможно, как, из черепной коробки ведь не выскочишь. Но хотя бы отдавать себе отчет…

Хотя бы допускать… иметь возможность коррекции. Вот в чем дело. Вот о чем книга.

– Незадолго до выхода твоего романа в «Новом мире» появился другой роман с таким же названием. Ты не мог этого не знать, но, тем не менее, оставил «Цунами». Почему? Ведь знал, что будут цепляться. Из вредности или задиристости? Или ты посчитал, что имеешь на это название большее право?
Да, именно так я и посчитал. Мой роман идеологически другой, про другое цунами. Которое внутри, глобальное.