«Самый успешный славянский народ» стал таким из-за аферы

В мировой печати грядет сезон текстов, посвященных юбилею распада социалистической Югославии – мощного славянского государства, о котором до сих пор тоскуют даже по эту сторону границы. Дату можно выбрать почти любую – под свой вкус, провозгласив ее той «точкой невозврата», после которой благополучная с виду держава скатилась в кошмарную мясорубку.

Референдум в Словении, на котором 88,5% проголосовавших выступили за независимость республики, в этом смысле тоже подходит, хотя официально Любляна объявила о выходе из Югославии лишь полгода спустя. Как будто в игре дженга, изъятие одной республики обрушило остальную конструкцию, после чего проиграли все – кроме словенцев.

Им выпало стать частью вечной путаницы со словаками (а ведь есть еще близкородственные полякам словинцы), в том числе и в России, хотя в быту словенца проще перепутать как раз таки с россиянином – попросту ослышаться. Сходство их славянского наречия с московским отмечали еще в XVI веке, и до сих пор в словенском языке остается немало слов, фонетически созвучных русским (например, до свиданья – на свиданье).

В Югославии Тито умели изобретать новые народы для внешних и внутренних целей. Так появились бошняки и македонцы, но словенцы значительно старше, чем может показаться. Первые печатные книги на родном языке были изданы у них на несколько лет раньше, чем даже у нас, хотя впоследствии культурное развитие затормозилось из-за католической церкви. Словенский первопечатник Примож Трубар был протестантом, многие его последователи, составившие костяк местной интеллигенции, тоже, но со временем Ватикан выкорчевал всю «ересь», опираясь на неграмотные, зато лояльные массы.

Сами словенцы длят свою историю аж до Карантании – племенного княжества, которое успело прийти в упадок ко временам, когда Рюрика пригласили в Новгород. Но оснований для этого не больше, чем у современной Украины, где пытаются приватизировать Древнюю Русь.

Помимо почтенности, другой важной отличительной чертой словенского народа хоть от словацкого, хоть от русского стало то, что во всем славянском псевдобратстве он оказался самым благополучным и сытым, причем в весьма трудное для славянства время – на рубеже XX и XXI веков. В Словении стало настолько хорошо и уютно, что она выглядела раем для пенсионеров и семей с детьми, то есть в известной степени скучноватым местом – вся балканская разухабистость со стрельбой, ракией и плясками превратилась там в открытку для туриста, перестав быть определяющей стороной жизни.

В нулевых годах беднее словенцев жили даже всегда зажиточные чехи, а в период Югославии – все остальные её народы. В кейсе СССР их можно сравнить с прибалтами, однако словенцы не противопоставили центру идеи радикального национализма и антагонистичный взгляд на историю Второй мировой войны, а в экономическом смысле играли скорее русскую роль – сцеживали в общий югославский котел гораздо больше, чем получали взамен, то есть кормили отстающие республики.

Такой «пищевой» эгоизм часто порождает сепаратизм, породил он его и в Словении, тем более что она была максимально близка к капиталистическому миру. В этническом смысле эти славянские земли довольно плавно переходят в Италию, где живут свои словенцы, а к концу 1980-х годов Италия уже вышла из периода мафиозных войн и политической нестабильности, став одной из «витрин» западной модели.

На эту тему
• В кровавом распаде Югославии очевидна вина Евросоюза
• Славянскому народу отказали в праве на существование
• Президента Косова судят для принятия Сербии в НАТО

Свой побег из Югославии словенцы организовали технично, что также касается и боевых действий с ЮНА – Югославкой народной армией, которые продлились всего десять дней. В итоге «пороховой погреб Европы» им удалось покинуть с малой кровью и большими трофеями – основой последующих успехов.

Сперва казалось, что шансов на это нет: словенцам удалось создать собственную армию под носом у Белграда, но соотношение боевой мощи было несопоставимым, даже если вывести за скобки абсолютное превосходство югославов в воздухе. Однако моральный дух в ЮНА был раздавлен за считаные часы: исполняя приказ центра о наведении порядка в занятых вооруженными сепаратистами зонах, военные столкнулись не столько с агрессией, сколько с бойкотом и презрением со стороны местного населения.

Началось массовое дезертирство по этническому принципу, чему резко поспособствовало обострение ситуации в соседней Хорватии. Именно ее и Боснию тогда стремились делить на части, а на живущую наособицу, иноязычную и почти моноэтничную Словению как будто махнули рукой. То, что началось с провокации, приняло вид законченной аферы – и именно из-за этой аферы о словенцах в бывшей Югославии отзываются крайне неодобрительно, хотя и не имеют к ним кровавого счета.

Провокацией должен был стать выход статьи, составленной по материалам правозащитников – те утверждали, будто в Белграде готовится военный переворот, следовательно, времена автономии скоро закончатся и нужно срочно отгораживаться госграницами. Это была утка, которая при этом даже не вышла из печати – правозащитников оперативно арестовали, но многотысячные митинги в их поддержку запустили процесс окончательного откола Словении.

Что же касается сути аферы, она в том, что, пока сербы, хорваты, бошняки и албанцы грызлись друг с другом за медвежьи углы общей родины, словенцы прикарманили значительную долю югославского золотого запаса и финансовой системы вообще. Это стало возможным благодаря особенностям социалистического хозяйствования при Тито – как бы общие банки концентрировались именно в Словении из-за ее географической близости к западному миру.

То есть место нашего «гайдарочубайса», укравшего у народа все накопления, в мифологии бывшей Югославии занимают словенцы.

Впоследствии поделиться все же пришлось. Под нажимом Евросоюза в середине нулевых осколки СФРЮ перераспределили между собой часть общего наследства. Но до того сорванный словенцами куш уже обеспечил им относительное процветание в национальном государстве, к которому они прежде не то чтобы сильно стремились.

Как и у каждого уважающего себя балканского народа, у словенцев был концепт «великой родины» – некого очертания границ, которые включили бы всех своих. Отличие от сербского, хорватского, албанского и прочих проектов было в том, что этот концепт не подразумевал обязательной независимости. Словенской интеллигенции было достаточно объединить этнос в рамках одной страны – такой могла стать и Австро-Венгрия, и Югославия, и даже Итальянская Конфедерация.

Однако при нарезке карт словенцам хронически не везло. После Первой мировой войны они рассчитывали на Каринтию – ту самую Карантанию, «ядро» национального сознания, но она осталась у австрийцев. А созданное за счет привлечения соседей Государство словенцев, хорватов и сербов (его первым и единственным президентом был словенец Антон Корошец) было вскоре проглочено большой Сербией и стало Королевством сербов, хорватов и словенцев. Порядок народов тут имеет значение – словенцы сразу же стали жаловаться на то, что из них пытаются сделать сербохорватов.

На национальное воссоединение словенцы надеялись и после Второй мировой войны, причем имели для этого основание как «ветераны антифашизма»: в рамках народной ирреденты они устраивали террористические вылазки и пускали под откос поезда на вотчине Муссолини. Последовавшая за этим немецкая оккупация подразумевала онемечивание – угрозу, памятную с австрийских времен, поэтому словенцы стали не народом-коллаборационистом, как хорваты, а народом-партизаном, как сербы. Освободительный фронт Словении насчитывал сотни ячеек и сотни тысяч штыков, хотя даже сейчас словенцев с трудом наберется больше двух с половиной миллионов человек по всему миру.

Были среди них, конечно, и свои гитлеровцы, например Словенское домобранство, почти поголовно сгинувшее в очень жестокой Блайбургской бойне: в мае 1945 года югославские партизаны, помня о зверствах усташей, казнили и самих усташей, и членов их семей, и отступавших в их рядах словенцев без суда и следствия. Этот инцидент внес свою лепту в тот национальный раздор, из-за которого растрескалась Югославия, но все-таки гордиться своими коллаборационистами у словенцев не принято, благо наиболее известные его фигуры, как католический епископ Любляны Грегорий Рождман, проявили себя редкостной сволочью.

Тем не менее ирреденты не вышло: «одумавшуюся» Италию решили наказывать не слишком сильно, а Австрию как «первую жертву нацизма» и вовсе не трогать. Так вместо воссоединения словенцам досталась небольшая республика на западных рубежах Югославии и обязанность делиться с остальными югославами.

Спустя 45 лет бегство общесоюзного донора с «общаком» в кармане не стало для остальных республик шоком лишь в силу того, что прочие последствия распада СФРЮ безнадежно его затмили.

Словенский успех можно было бы подать как триумфальный финал авантюрного романа – такого, где Остап Бендер находит бриллианты в стуле, ловко пускает их в дело и в конце концов даже раздает все долги.

Однако перекос в словенской экономике в сторону финансового сектора сделал ее слишком уязвимой перед вызовом мирового кризиса 2008 года. Можно даже сказать, что Словения из этого кризиса не вышла до сих пор. Она больше не близка к банкротству, как десять лет назад, но и не уникальна как «славянский рай» – статус витрины ею потерян. Чех уже живет лучше словенца, а вскоре лучше словенца будет жить еще и поляк.

Эта относительная неудача словенцев с удовольствием смакуется людьми и в Сербии, и в Хорватии, и в Боснии. В этом не так уж много ностальгии по погибшей Югославии и почти нет злобы, но по-прежнему много ревности к самому западному из братьев, который до сих пор живет лучше всех остальных, совмещая виды на как бы австрийские замки и будто бы итальянские пейзажи с по-балкански вкусной кухней.