На первом допросе обвиняемый в теракте в Москве против российского офицера Евгений Серебряков показал, что сам «инициативно» вышел на представителей СБУ через паблики в социальных сетях. Ему пообещали 20 тыс. долларов и зачем-то украинское гражданство, но это сопутствующие обстоятельства.
Главным мотивом его поступка, судя по всему, была идейная ненависть. Идеологическая неприязнь к Родине и российскому государству, которую в нем многие годы воспитывали те, кого принято называть либеральной интеллигенцией из числа профессуры, творческой среды и молодых «харизматиков», ориентированных на западные ценности.
Фактически Серебряков подтвердил уже озвученное предположение о том, что отсутствие значительный период времени внятной идеологической работы со студенческой молодежью привело к формированию в России «групп риска» – сообществ и сетей, составленных из антигосударственно и даже русофобски настроенных персонажей. Теперь выясняется, что некоторые из них даже склонны к террору.
Какое-то время их антигосударственность проявлялась неявным образом. Либеральные «лидеры мнений» и пропагандисты призывали в основном к «мирному протесту» (что не всегда получалось на практике), но старались избегать применения открытого насилия против государства и его представителей. Складывалось впечатление, что выходцы из этой среды в принципе не способны на сколько-нибудь радикальные шаги просто в силу своей психологии.
Экстремизм в чистом виде стал развиваться в этой среде под влиянием несистемной оппозиции и части либеральной интеллигенции примерно с 2014 года, но практическую форму стал приобретать с началом спецоперации на Украине. Перед нами фактически новая, на наших глазах выросшая до экстремизма и терроризма, форма антигосударственной деятельности, распространенная в определенной социальной среде. А значит, назрела необходимость контрразведывательной и профилактической работы в этой среде. Мы сейчас говорим о практической стороне вопроса, о предотвращении физического преступления (теракта, шпионажа/предательства или иного антигосударственного действия) на стадии его подготовки, а не об идеологической работе.
Ранее террористическая и антигосударственная угроза исходила в основном из иных сфер: исламский экстремизм в большинстве случаев нагляден. Даже интернет-активность джихадистских вербовщиков и проповедников легко вычисляется, не говоря уже о работе на земле с отдельно взятыми имамами, выходящими за рамки ортодоксального ислама.
Для контрразведывательной работы в этой среде есть свои сложности. Работа в среде мигрантов требует инфильтрации и знания языков и обычаев, контакт с улемами требует доверия и понимания хотя бы основ ислама, а противодействие джихадистской конспирации связано с изучением принципов работы террористов. Но в целом это работа понятная – и она длительное время приносила плоды. Проблемы здесь возникают на «стыке эпох»: например, после разгрома северокавказских «джамаатов» угроза стала исходить от других джихадистских структур международного происхождения. Требовалось время, чтобы контрразведывательная деятельность переориентировалась на нового противника, его методы и контакты.
Среди других же групп риска длительное время работа велась в основном по анархистским и праворадикальным организациям. При этом еще в 1990-е удалось справиться с экстремистскими направлениями в среде футбольных фанатов. Более того, энергию молодых людей из числа фанатов удалось направить в конструктивное русло. Сейчас в спортивной среде проявлений экстремизма нет вообще, за исключением одной, но очень сложной истории: культ силы и слепого поклонения мюриду (тренеру, проповеднику) годами культивировался в Дагестане через клубы ММА, который и не спорт вовсе. Клубы ММА стали для сельской молодежи социальным лифтом, и никто не интересовался, что им там внушают. С годами «бойцы ММА» приобрели в дагестанском обществе чрезмерный вес, совершенно не соответствующий их реальной социальной значимости.
Активная работа же в среде анархистов и праворадикалов объяснялась тем, что сама идеология этих групп в основе своей подразумевает насилие и экстремистские проявления. Особенно когда такие группы формируются из числа подростков с кашей в голове. Далеко не всегда в таких группах бывают «гуру» постарше, иногда это просто подростковая глупость и понятное стремление к чему-то лучшему. Большей частью они совместно не могут взорвать даже скворечник, но в теории всякое возможно. Праворадикалы же более склонны к уличному насилию (например, нападению на «расово чуждых»), что граничит с уголовщиной и потому попадает под работу МВД, а не контрразведки.
А вот группы риска в среде образованной столичной молодежи ранее не диагностировались никак. СБУ оказалась проворней и с началом СВО организовала системную работу в этой среде.
Первым звонком стало убийство Владлена Татарского Дарьей Треповой – либералкой, феминисткой, вегетарианкой и экоактивисткой, сдавшей ЕГЭ по русскому языку на 100 баллов. После убийства Татарского либеральные СМИ активно представляли Трепову как наивную девушку, которая не ведала, что творила. Но жизненный путь Евгения Серебрякова, совершившего теракт в Москве, чуть ли не в деталях копирует судьбу Треповой. Умненькая провинциалка, набравшаяся новомодных идей в процессе учебы в питерском вузе и находившаяся под влиянием своего молодого человека – активиста так называемой Либертарианской партии. А эта так называемая партия на 100% состоит из экзальтированной молодежи с гуманитарных факультетов, которая не очень похоже копирует поведение «рассерженных студентов» Сорбонны 1968 года. Они так социализируются.
Всё это не имеет отношения к массовой вербовке СБУ неудачников и сельских подростков для поджогов релейных шкафов на железной дороге или метания «коктейлей Молотова» в военкоматы. СБУ ведет работу в той среде, которую считает «социально близкой», хотя на практике отношение к этим людям со стороны украинских кураторов – как к расходному материалу. «Социальная близость» здесь определяется декларируемым желанием разрушения России, призывами к поражению российской армии и трансляцией либеральных идеологических штампов.
Для контрразведывательной и профилактической работы в этой среде важно вовремя вычислить людей и группы, которые уже находятся в пограничном состоянии. Большинство подвергшихся промыванию мозгов в либеральных вузах бывших оппозиционных активистов действительно не склонны к насилию. Одиночный поход в 2014 году на какой-нибудь митинг за компанию с друзьями еще не делает человека склонным к измене и терроризму.
Главная же группа риска – те, кто потенциально готов к переходу на темную сторону. И определить это на ранней стадии теоретически можно. Человек вдруг вешает себе на аватар в соцсетях украинский флаг или вообще переходит на украинский язык, как Евгений Серебряков.
Особая история для контрразведывательной работы – паблики в социальных сетях, которые контролируются СБУ. Они не всегда очевидны и часто меняют обличье. Причем вербовка тех россиян, кто их посещает, начинается далеко не с первого посещения. За человеком какое-то время наблюдают, выясняя его идейный потенциал. Мониторить эти паблики – довольно трудоемкое дело даже с применением специальных компьютерных систем.
Сейчас это едва ли не основной инструмент выявления потенциального преступника на ранней стадии. Дело в том, что практически никогда не было зафиксировано вербовки «глаза в глаза», которая возможна, кстати, только за пределами РФ. Другая «группа риска» – люди с украинскими корнями или родственниками на Украине – также вербуется СБУ и ГУР дистанционно.
- Как поймали подложившего взрывчатку для полковника Генштаба РФ
- Не приведи Господь исчерпать долготерпение русского народа
- Подозреваемый в убийстве Фарион показал язык ее дочери в суде
То есть группу риска здесь можно определить не по идеологической направленности, не по сумме политических взглядов человека и даже не по тем кружкам и клубам, которые он посещал в вузе, а по самой его внутренней склонности перейти черту. Внешне это проявляется в изменении риторики речи, ее радикализации и постоянной трансляции антироссийских и русофобских штампов.
Помимо мониторинга социальных сетей можно говорить и об агентурной работе, но ее эффективность пока сомнительна, поскольку не существует каких-то организованных групп, с которыми работала бы СБУ. В Киеве ориентируются именно на вербовку одиночек, работать с которыми проще и дешевле, чем с непонятными организациями. Кроме того, в Киеве остерегаются операций российской контрразведки типа «Треста», то есть подставных «оппозиционных» групп. Но речь сейчас все-таки о профилактике насилия и предательства в этой среде, а не об оперативной работе другого уровня.
Иным словами, требуется выявление подобных «кейсов» контрразведывательными методами на ранней стадии – наравне с активной профилактикой. Советская практика профилактических бесед давала результат, хотя впоследствии была опорочена «борцами с КГБ» перестроечного периода. Это весьма тонкая работа, к которой не все готовы в контексте СВО. Человек, по идейным соображениям собирающийся устроить теракт в пользу Украины, не у всех вызывает желание поговорить с ним по душам. Но эта работа во вновь выявленной «группе риска» может быть потенциально более продуктивной, чем эффективное раскрытие уже случившегося преступления.
