18 (5) апреля 1242 года состоялась знаменитая битва Александра Невского с рыцарями Ливонского ордена, получившая имя «Ледовое побоище». Образ этой битвы, а во многом и образ самого князя Александра, зафиксирован в нашем сознании знаменитым фильмом Эйзенштейна. Фильмом, эстетически почти гениальным. Однако создававшимся в определенное время, с определенным посылом. То есть, говоря прямо, несмотря на очевидные художественные достоинства, абсолютно пропагандистским.
Неудивительно, что выдающийся русский историк-медиевист Михаил Тихомиров, бывший историческим консультантом фильма «Александр Невский», назвал его «издевкой над историей».
Последнее понятно. Политической целью фильма было подготовить население, особенно советских подростков, которым он и предназначался в первую очередь, к войне с Германией. Эйзенштейн жадно взялся за порученное ему дело и увлекся настолько, что главным врагом СССР (понятно, что перед нами не средневековая Русь, а стилизованный под Средневековье Советский Союз) представил не столько ливонских рыцарей, и даже не столько современную ему национал-социалистическую Германию, сколько христианство как таковое и христианскую цивилизацию в целом.
Для киношных «русских» ни Церкви, ни Христа не существует вовсе. Даже умирающие на поле витязи с последним вздохом зовут не Пресвятую Богородицу, а выкрикивают имена своих жен (хорошо хоть – не товарища Сталина). Самым же темным злодеем со стороны ливонцев выступает христианский епископ со свастичными крестами на облачении, благословляющий воздетыми руками «христианских рыцарей» бросать в огонь живых русских детей. Подобного вопиющего политического балагана в фильме немало. А вот еще полуанекдотичный факт: в 1939-м, в момент подписания пакта Молотова – Риббентропа, фильм «Александр Невский» был снят с проката, а Эйзенштейну – вот шутка богов! – пришлось по заданию Сталина писать балет по «Валькирии» Вагнера для немецких товарищей.
Но как аукнется – так и откликнется. В ответ на столь беспардонное использование имени Александра Невского в пропагандистских целях появился целый вал материалов, обвиняющих князя в предательстве брата, сговоре с Ордой, подавлении русских антитатарских бунтов, жажде авторитарной власти. Говорят, что Ледовое побоище было мелким столкновением, что погибло в нем два десятка рыцарей, что войны с ливонцами шли в основном за эстонские земли и продолжались вплоть до эпохи Грозного и т. д. и т. п.
Где же историческая правда? Кем был настоящий Невский? Если коротко, штрихами, то Александр – человек, побеждающий шведов и немцев, останавливающий экспансию с Запада, заключающий мир с Востоком и закладывающий фундамент будущей империи со словами: «Не в силе Бог, а в правде». Заметим, кстати, и то, что местное церковное почитание Александра начинается практически сразу после его смерти – случай достаточно редкий.
Понятно, что особенно люб нам запечатленный в памятниках героический победитель Чудского сражения. Но не будем забывать, что в год героического сражения князю было лишь двадцать четыре. И в последующие годы он уже редко надевал кольчугу. Гораздо чаще ему приходилось быть дипломатом, лавировать меж разными центрами сил, показывая, где нужно, силу, где нужно – мягкость и способность к компромиссу.
Вообще, когда мы говорим о Невском как защитнике западных рубежей, человеке, спасшем Русскую церковь от окатоличивания и повернувшем Русь на Восток, нужно понимать, что сам он едва ли мог мыслить в таких категориях. Он занимался вещами гораздо более прозаическими: решал споры между князьями, искал опоры своей власти. И сама его западная политика, и легендарные битвы были продиктованы более интересами власти и новгородского купечества, нежели чем-то иным. Да и самого понятия единой Руси тогда не существовало.
Так же, как и договоры Невского с Ордой не были попытками установить стратегический союз или выбрать путь своеобразной цивилизации, как это представляется сегодня евразийцам. Ни о чем подобном Невский думать не мог. Он просто хотел обезопасить рубежи своих владений, обеспечив максимально возможное спокойствие на Востоке.
Даже само устоявшееся в веках имя Невского намекает на то, что это все же не вполне евразийская фигура. У Петра Первого прав на нее, во всяком случае, было ничуть не меньше. То, что Александру удалось закрепиться на невских берегах, отбить атаку германцев – позднее дало возможность Петру построить здесь крепость, открыть России путь к Балтийскому морю. В этом смысле Невский выступает, скорее, как протозападник, нежели как протоевразиец.
И здесь, на древнейших землях Рюрика, на которых воевал Александр –устье Невы, где проходила некогда центральная магистраль пути из варяг в греки – нам прежде всего открывается имперский смысл строительства русской цивилизации, а вовсе не евразийский. В собственно евразийском смысле всё для Александра кончается как раз-таки довольно плачевно. Его, по-видимому, отравили в Орде. И все попытки обезопасить русскую государственность на Востоке удаются ему гораздо меньше, чем на Западе.
Итак, реальный человек Невский не воевал с Западом, не вел Россию на Восток и даже империю как таковую не строил, даже в своих мечтах. Не был реальный Невский и той эпической фигурой, каким остались в истории Александр Македонский, Октавиан Август или Константин Великий. Едва ли он выделялся особой харизмой среди других русских князей. Если уж одевать Невского в эпические доспехи, то ими окажутся, скорее, фартук и мастерок строителя: строителя государства и великого труженика. Вот живой образ князя между отлитым в бронзе героем кино-эпоса и реальным человеком, та золотая середина, то высшее в человеке, что оставляет след в вечности.
В сухом остатке – Невский отстоял сам факт существования русского государства. А затем намечал, проводил, обозначал контуры и границы будущего – это и осталось следом его деятельности в веках. С этим определением согласился бы, наверное, и сам князь.
