«Когда погребают эпоху, надгробный псалом не звучит». Так восемьдесят лет назад Ахматова отреагировала на известия о падении Парижа. Франция подписала капитуляцию 22 июня 1940 года. А 10 июня 1940-го (ровно через месяц после начала настоящей кампании, назвать так предшествующую странную войну затруднительно) правительство республики покинуло Париж, министры блукали и терялись, пока не достигли бальнеологического курорта Виши, а 14 июня в 5.30 утра немцы вступили в Париж, объявленный открытым городом.
Победный марш начался от станции метро Porte de la Villette (северо-восточная оконечность 7-й линии) и проследовал к центру города по rue (нынче avenue) de Flandres. Он прошел мимо станции метро Boulevard de la Villette, которую 10 февраля 1946 года переименовали в Stalingrad.
Муза истории Клио любит острые шутки. В победном июне 1940 года ни торжествующему немцу, ни униженному французу не могло прийти в голову, что через шесть лет в парижской топонимике появится Сталинград. Как признание того, что судьба Франции решалась на берегу Волги. Но оставим шутки Клио в сторону.
Само объявление Парижа открытым городом не было из ряда вон выходящим проявлением трусости и малодушия. Если мы вынесем за скобки Средние века и Возрождение, когда осады и штурмы городов, а также – в случае взятия – неистовый грабеж и насилия, были обыденным явлением, то начиная с века XVIII-XIX европейские нравы существенно расслабились. Желающих подвергать свою столицу ужасам ожесточенного штурма почти не находилось, и все европейские столицы побывали открытыми городами. Иные даже по несколько раз.
Единственным столичным исключением стала битва за Берлин. Там и штурм был до крайности ожесточенным, и к 30 апреля 1945 года город лежал в развалинах. В 1940-м требовать чего-то подобного от французов было бы слишком сурово. Тем более, что они не явили отчаянного мужества при защите Парижа ни в 1814-м (угроза Александра I бомбардировать город с высот Монмартра сразу произвела потрясающее действие), ни в 1815-м, ни в 1870 году, и почему вдруг они должны были нарушить давнюю традицию в 1940-м?
Опять же мы оставим вопрос о цене, которую пришлось заплатить за тогдашний «хенде хох». Парижское гестапо, облавы на евреев с последующей их депортацией в рейх на уничтожение – все это не красит. Во времена Франциска I говорили «Tout est perdu fors l'honneur» – «Все потеряно, кроме чести», тут же было наоборот – почти ничего не было потеряно (так сперва казалось), кроме чести. А стыд не дым, глаза не ест.
Современников поразило другое. Франция после Первой мировой войны считалась первой военной державой в Европе. О чем, например, авторитетно свидетельствовал гусар-одиночка с мотором (сейчас сказали бы блогер) В.М. Полесов: «Мне один видный коммунист говорил, что у них, ну как вы думаете, сколько аэропланов? – Штук двести! – Двести? Не двести, а тридцать два! А у Франции восемьдесят тысяч боевых самолетов». Конечно, слесарь-блогер был горяч, но примечательно, что он отмечал именно величие Франции, а не какой-нибудь иной державы. При том, что с его-то энтузиазмом он мог хоть про величие Румынии говорить. Но нет – Франции.
- Страх Британии и Франции породил ложь о Мюнхенском сговоре
- Как Франция отдала Чехословакию Польше и Гитлеру
- Как европейские державы развязали Гитлеру руки
И если бы только В.М. Полесов. Падение Парижа стало колоссальным сюрпризом для всех державных вождей. И для самого Гитлера, и для Черчилля, и для Сталина. Для последнего, может быть, особенно. Большевики, как люди старшего (по состоянию на 1940 год) поколения, помнили Великую войну, как она называлась во Франции, помнили упорство пуалю, стойко сражавшихся в 1914-1918 годах и вынесших на себе основную тяжесть войны.
И расчет советской дипломатии был на то, что Франция будет сражаться. Может быть не так упорно, как в первую войну, но во всяком случае не разлезется за месяц, как мокрая газета. А значит, будет сковывать Гитлера. «На Западном фронте без перемен» – это давало бы СССР выигрыш времени.
Но вот в июне 1940 года выяснилось, что расчет был неверен. Франция оказалась не готова сражаться, в результате чего и Англия, и СССР (каждый порознь) стали перед необходимостью кумекать в совершенно новых обстоятельствах. 14 июня 1940 года прежние стратагемы можно было отправлять в макулатуру.
Гитлер в июне 1940-го, покорив Францию, чувствовал себя полным триумфатором и мог бы по примеру Ленина в Октябре сказать «es schwindelt» – «голова кружится». Отчего он и занялся победной символикой. Велел перегнать штабной вагон, в котором было подписано перемирие 11 ноября 1918 года, из павильона-музея на то самое место в Компьенском лесу, чтобы французские генералы прошли под ярмом именно там. После чего совершил триумфальный въезд в Париж, в котором он никогда до этого (и никогда после этого) не бывал, чтобы насладиться победой над вековечным врагом.
В Кремле веселья было меньше. Холодное дыхание будущей войны – причем на совсем не выгодных условиях – обдало вождей пролетариата. 22 июня 1940 года Франция подписала капитуляцию. 24 июня Гитлер прибыл в Париж. 26 июня Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Фактически – о военизации рабочей силы.До 22 июня 1941-го оставался год.
