Меня часто спрашивают о том, что в России расположено в соответствии с требованиями эффективного пространственного развития, а что противоречит им. На этот вопрос – «Что правильно, а что нет?» – невозможно ответить, потому что непонятно главное: правильно для чего? Для страны, которая специализируется на добыче и экспорте природных ресурсов, все расположено правильно. За исключением того, что нет выхода на восток, чтобы транспортировать туда ресурсы, необходимые для роста Азии, а взамен получать недостающие финансовые средства и технологические решения. На западе такая логистическая инфраструктура в последние 50 лет сформирована, а на востоке – нет.
Экономистов, доказывавших бесперспективность развития металлургии на Урале, целесообразней было расстрелять
Если в долгосрочном плане мы хотим продолжать поставлять на мировой рынок прежде всего сырьевые ресурсы, то беспокоиться не о чем: останется только обеспечить для них выход на восточные рынки. Но здесь нужно понимать, что такое сырьевая держава через шаг. Это 60–80 миллионов населения, из которых 35 живут в Москве и Санкт-Петербурге, а остальные – во временных поселках и малых городах, обслуживающих сырьевую экономику. Если бы не растущий поток мигрантов, мы бы уже сейчас вынуждены были признать, что Россия – единственная страна мира, население которой за 100 лет не изменилось. Также при принятии этой стратегии придется смириться с тем, что часть людей, особенно высокообразованных, будут продолжать уезжать: те, кто сможет встроиться в глобальную систему разделения труда.
В таком случае каким может быть ответ на вопрос «Что правильно расположено?»? Где расположены золотой прииск и нефтедобывающие платформы? Там, где есть золото и нефть. Они же не могут быть там, где золота и нефти нет. Это было бы крайним идиотизмом. Хотя и такие примеры в советской истории известны: например, после революции мы продолжали развивать металлургию на Урале, где нет угля.
В 20-е годы, при подготовке первого плана индустриализации, шла очень резкая дискуссия о целесообразности развития уральского металлургического узла в связи с тем, что там нет современного базового энергоносителя. Когда Демидов в начале XVIII века размещал свои уральские заводы, энергоносителем был древесный уголь, а сырьем – железная руда и лес, которых на Урале в тот период было в избытке. А новая технологическая платформа – коксующийся уголь – уже требовала строить подобные предприятия либо близко к угольным месторождениям, либо близко к портам. Это обеспечивало более экономичный доступ продукции на мировые рынки. Коксующийся уголь как технологическая платформа, кстати, появился также в XVIII веке в Англии, когда наш Демидов еще использовал древесный. Технологическая платформа на основе нефти, которая разрабатывалась и создавалась в России параллельно с США в последней четверти XIX века, тем более требовала иной инфраструктуры.
Однако несмотря на серьезную работу, проделанную российскими интеллектуалами как в области прогнозирования и экономической географии, так и в сфере создания новых технологических решений, Советский Союз мог себе позволить все это проигнорировать. Он уверенно строил в ХХ веке хозяйственно-экономическую систему образца середины ХIХ. Поэтому экономистов, доказывавших бесперспективность развития металлургии на Урале, целесообразней было расстрелять, после чего многие годы «бесплатно» возить уголь на Урал, чтобы там делать металл.
Сегодня страна по-прежнему занимает в мировой системе разделения труда определенную нишу – поставщика ресурсов, ценность которых определена скоростью и характером процессов индустриализации в других регионах мира. Эксплуатация этой ниши – дело «накатанное», дающее понятный доход, не требующее никаких особых изменений, и терять ее никто не хочет. Если положение вещей нас устраивает, то беспокоиться не о чем.
Многие считают, что у России остается возможность аграрной специализации – путь аграрной державы
А если же мы хотим создавать новую индустриальную систему, основанную на экономике знаний, то у нее совершенно другая география. Как мы понимаем, экономика знаний не привязана к месторождениям нефти, газа и угля, хотя все эти отрасли, конечно, могут быть не менее инновационными, чем медицина и биотехнологии. Однако следует признать, что пока для инновационного типа развития у нас почти ничего нет. Прежде всего, не сформированы те рамки познания и культурные архетипы в системе управления, образования и сферах генерации нового знания, которые бы стимулировали формирование так называемой инновационной экосистемы.
Есть, конечно, старые академгородки, создававшиеся Советским Союзом в послесталинские годы как усовершенствованные «шарашки» периода научно-технической революции. Сами научно-исследовательские институты и конструкторские бюро тюремного типа в тот период уже перестали быть эффективными как способ эксплуатации «креативного класса». Ученые после Второй мировой войны в основном работали на свободе. Чисто военные проекты – без широкой системы трансфера технологий в гражданские отрасли – показали свою неэффективность. Часть исследовательских программ приобрела ярко выраженный международный характер. Стало ясно, что в основе генерации новых знаний, как и 400 лет назад, лежат процесс интенсивной межпрофессиональной коммуникации, сетевые структуры и накопление знаний в длинных цепочках поколений. А закрытость ряда областей исследований сыграла с ними злую шутку.
Результатом следующего общественного договора между научным сообществом и государством в СССР стали «инновационные городки», наукограды – как, скажем, в Новосибирске, Томске или Пущино. Справедливости ради надо сказать, что это был практически «пилот» подобной организационной формы. Если мы и не были первыми, то уж точно развивали свои наукограды параллельно с США.
Однако с тех пор кластеры производства знаний в глобальной экономике прошли несколько этапов развития. А в России модель советских академгородков, в свое время и по-своему эффективная, сегодня выглядит как промежуточное решение. На этой базе без существенных дополнений и изменений современную инновационную экономику не выстроишь.
Повторюсь, ответить на вопрос, что расположено хорошо, а что плохо, невозможно, пока мы решили, какую экономику мы строим. Пока мы не ответили на два ключевых вопроса, которые стоят перед Россией с середины ХVII века: «В чем специфика России?» и «Как при этой специфике обеспечить высокий уровень индустриального развития и качества жизни?» А в зависимости от этого ответа мы посмотрим на карту и скажем: это оптимально расположено, а это нет. И дальше будем думать над тем, есть ли у нас какие-то ресурсы для влияния на перетоки людей, капиталов, деятельности из одних территорий в другие.
Многие по-прежнему считают, что у России остается возможность аграрной специализации – путь аграрной державы. Тем более что потребность в продовольствии в мире растет год от года. Замечу, что еще в ХIХ веке существовал целый ряд работ наших исследователей, которые свидетельствовали о том, что у России огромный аграрный потенциал. Но уже тогда ученые понимали, что климат и географические особенности России – естественные препятствия для перехода к улучшенным системам сельского хозяйства и животноводства. Поэтому путь построения «аграрного капитализма» возможен, но очень длителен. На этот период придется также примириться с доминированием иностранного капитала и иностранных технологий в промышленности.
Сталинская индустриализация же, напротив, была построена на других принципах: она сознательно разоряла крестьянство, сделав деревню поставщиком необходимых ресурсов для городской промышленности. Трудовые ресурсы из деревни также утекали в город. Фактически в этот период традиционный аграрный уклад был уничтожен, а новый так и не сложился. СССР сразу после Второй мировой войны в который раз столкнулся с проблемами продовольственной безопасности и так и не сумел решить их в дальнейшем. Для современной России этот вопрос стоит не менее остро. Сегодня в стране фактически не осталось крестьян. Утеряна культура работы на земле – чрезвычайно сложная и требующая в действительности не только высоких технологий, но и серьезного образования и подготовки. У нас много ресурсов: вода, неплохая земля. Но работать на этой земле некому.
Модели пространственного развития складываются исторически. Когда в России начали развиваться первые индустрии, стали выбираться места для ее размещения и для транспорта ее продукции. Поэтому, например, металлургические заводы на Урале, расположение которых, как я уже говорил, было обусловлено наличием леса и, как следствие, древесного угля, потянули за собой рытье каналов, соединение в единую транспортную сеть естественных и искусственных водоемов. По ним можно было на судне или на барже привезти сырье на завод и отвезти продукцию до места потребления.
С середины ХIХ века начались более подробные исследования специфики территории: климатические, ландшафтные, исследования залегания полезных ископаемых, готовности к выращиванию того или иного вида сельскохозяйственной продукции. Такие ученые, как Корсак, Кропоткин, Кулишер, Щапов, Потанин, Ядринцев, Воронцов, Семенов-Тян-Шанский, Рихтер, Менделеев, уделяли огромное внимание исследованию специфики пространственного развития России. Они описывали особенности различных российских территорий, оценивали возможности складывания тех или иных хозяйственных форм, проводили районирование. Прежде всего эти исследования концентрировались в Центральной России, но не только. Это был пример научного подхода к осмыслению специфики тех ресурсов, которые нам достались. Хотя, по большому счету, в России с реальной пространственной политикой, особенно государственной, всегда было сложно: площадь огромная, и кажется, что все равно, как ее обустраивать. Как говорится, «в России время потерялось в пространстве».
Сегодня мы стоим перед лицом смены технологической платформы в энергетике, транспорте, связи и размещения на территории распределенных глобальных производственных цепочек. Мы стоим на пороге массового строительства зданий и сооружений с нулевым энергобалансом, реконструкции городской среды на основе зеленых технологий, управления транспортными потоками и логистикой из космоса. «Умные» вещи постепенно входят в нашу жизнь: все предпосылки третьей промышленной революции уже готовы.
А в этой ситуации суетливое административное внедрение решений в сфере развития среды обитания и промышленного производства, ориентированных на уходящую эпоху, означает просто бессмысленную растрату и без того малых ресурсов.
