Алена Свиридова: «Сирены создают гармонию»

Алена Свиридова выпустила первый за последние пять лет альбом «Сирена, или Двенадцать историй, рассказанных на рассвете». В преддверии презентации 8 февраля нового альбома во МХАТе музыкальный корреспондент газеты ВЗГЛЯД Гуру Кен встретился с певицей, чтобы поговорить об аллюзиях на античные мифы в его названии и последних напутствиях от Аллы Пугачевой.

– Подзаголовок альбома: «12 историй, рассказанных на рассвете». Это потому, что песни сочинялись ночью, а записывались утром?
– На рассвете человек наиболее откровенен. Днем он достаточно агрессивен, чтобы выжить. Вечером ему постоянно хочется казаться лучше, чем есть на самом деле: романтичнее, глубже, чувствительнее.

Настоящая любовь – всегда трагедия… Все сказки заканчиваются на том, что они поженились, история умалчивает, что было с ними потом

А на рассвете ты устаешь от этих всех масок, собственно говоря, ты становишься сам собой. И на рассвете как раз и хочется рассказать о чем-то самом сокровенном, чего бы ты никогда не сделал днем или вечером.

Этим я хотела показать такую степень доверительности, в данном случае к слушателям.

– Говорят, ночное состояние связано еще с часом и минутой рождения. Во сколько вы родились, знаете?
– Где-то в полпятого утра. Обычно я сплю в это время, конечно. Но предрассветное состояние – оно, конечно, очень сильное. Я им могу наслаждаться, если куда-то уезжаю, особенно в дикие края.

Я помню, когда мы были в Мозамбике – там я просыпалась реально еще до восхода Солнца. Бегала по пляжу, и Солнце всходило. Но там было дикое место для особо ретивых дайверов, которые лезут в труднодоступные места, и поэтому была реально девственная природа – абсолютно незагаженная и с бешеной какой-то энергетикой. Я вот там, как ненормальная, просыпалась в это время, и еще пыталась будить окружающих. Но и достаточно рано отходила ко сну, когда все еще гуляли.

– Обычно по ночам пишут депрессивные песни. А у вас скорее позитив.
– Состояние светлой грусти – это, наверно, основная черта нашей русской ментальности. В нем заложена какая-то тоска по идеалу. А он, как известно, недостижим. Даже не тоска, а это осознание, что идеал недостижим, делает всё немножко грустным. Но в то же время это всё светло. Я вообще не люблю депрессивную музыку, честно говоря. Я человек очень тонкой и нервной организации и легко поддаюсь таким влияниям. Но музыка задумчивая, лиричная, меланхоличная – мне нравится. Она какие-то сладкие струны будит во мне, в душе.

– Недостижимость – это те самые полшажка до идеала, которых всегда не хватает?
– Наверное. Дело в том, что я знаю одно. Когда достигаешь идеала, следующий шаг – идеал должен умереть, разрушиться, и всё начнется сначала. Поэтому идеала достигать не нужно!

Я все время привожу в пример группу Manhattan Transfer. Они стали петь идеально, лучше этого трудно себе представить в этом жанре – просто боги. И после этого перестали быть интересны! Всегда должен быть люфт, ощущение, что можно еще лучше. А когда ты понимаешь, что лучше уже нельзя, на этом всё и заканчивается.

– Все песни у вас так или иначе про любовь, и если спроецировать предыдущие слова на тему любви, то получается, что не должно быть и счастливой любви. Должна быть любовь с полшажком до счастья?
– Во-первых, вообще все песни – о любви или ее отсутствии. О любви к партии, к Родине, к лесам, полям, к разгульной жизни. А настоящая любовь – это, конечно, не одни розы, но и шипы, подводные камни, очень немногим удается проплыть всю дистанцию вместе. Скажем, это величайший дар и величайший талант. Настоящая любовь – всегда трагедия, и на этом построено всё искусство. Все сказки заканчиваются на том, что они поженились, история умалчивает, что было с ними потом.

Когда я написала «Сирену», ставшую заглавной песней альбома, интуитивно это всплыло. Само слово появилось. Непонятно, откуда оно взялось, я об этом не думала, вот просто оно так легло. И я себе придумала такую историю, что сирены... все знают, о чем речь идет... это такие... в данном случае я изображаю сирену... Потому что я всегда пою о любви, и знаю, что всех подстерегают любовные рифы, на которых, честно говоря, многие рано или поздно разбиваются. Но, тем не менее, я всё равно продолжаю заманивать туда: «Плывите, плывите, друзья, всё равно разобьетесь».

– Это такое коварство!
– Уже потом я полезла в энциклопедию и обнаружила там массу сведений, что сирена – это полудемоническое существо, она рождена рекою Ахелоем и одной из муз. Обладает божественным голосом, божественным артистизмом. И от отца им достался необузданный нрав. Обитают на скалах в количестве большом, заманивают...

– Не тургеневская барышня, прямо скажем.
– Это одна ипостась – в древнегреческой мифологии. Одиссей, когда плыл мимо острова сирен, он даже залепил уши воском и привязал себя к мачте, чтобы не поддаться на зов. Один из его приятелей этого не сделал, прыгнул в море, поплыл и, в общем, почил в морской пучине. А в другой античной мифологии сирены обитают на восьми сферах мирового веретена богини Ананке и своим пением создают гармонию космоса – вот такая трактовка. В русской мифологии это птица Сирин, тоже райская дева-птица. Опять же везде дева-птица с неземным голосом, которая очаровывает своим пением, а что происходит дальше... Кому-то хорошо, а кому-то... может, не вовремя его очаровали. Об этом история умалчивает. А в западноевропейской трактовке – это образ страдающей души. И как-то все вместе – это очень всеобъемлюще, если взять все эти трактовки. В этом что-то есть.

– А что ближе вам? Какая версия?
– Как-то все вместе, потому что не бывает всё однозначно. Как человек не бывает однозначно хорошим... Тут и божественное начало, и демоническое тоже присутствует. Такой должна быть настоящая женщина.

– Слова и музыку писали целиком вы, а кто делал аранжировки?
– Аранжировки делал Тимур Рыжов, он мне попался, потому что делал пару песен Алсу. Это не первая наша работа, мы с ним делали песню «Я слишком много знаю». И мы еще делали, кстати, несколько песен, которые в альбом не вошли. Вообще с этим альбомом история достаточно интересная. Я пять лет не выпускала альбомы, но писала песни. И весной 2007 года я поняла, что есть материал на альбом, просто нужно собрать и выпустить.

Как вдруг написалась песня, которая была совсем не в тему, совсем не в стилистике, вообще другая. И меня так вставило, я думаю: Боже мой, надо вот так петь! И тут я обнаружила в блокноте кусочки каких-то стихов, которые никогда бы не стали попсовыми песнями по причине невозможности этого. И я написала следующую песню.

И говорю Тимуру: а давай вообще не будем думать ни о каких форматах. Куда это ставить – все равно. Мы это делаем так, как будто себе мы это делаем. Я не буду думать, кому это понравится. Я хочу, чтобы звучали акустические инструменты, чтобы всё было максимально прозрачно, чтобы мы могли донести текст прежде всего. Потому что текст в некоторых вещах совсем не простой, и он требует, чтобы его услышали, мы не можем его ничем забивать. И все было построено к тому, чтобы эмоциональную текстовую составляющую донести прямо-прямо, чтобы ничто не мешало это делать. И как-то осознание того, что не нужно ни под кого подстраиваться, что мы просто делаем дело, потому что это хочется, это как-то так освободило, все вдруг впали в какую-то нирвану. И музыканты, которые приходили, тоже попадали под это влияние. Вот это всё было не так, как у всех.

Я получала колоссальное удовольствие. Так сложилось, что ребенка с мамой я отправила на всё лето в Крым, осталась одна-одинешенька, и с утра до ночи я проводила там время. Домой приходила, валилась, и потом обратно ехала в студию. Больше ничего не происходило, только я была в какой-то там нирване, постоянно такая отмороженная, но было абсолютное кристальное видение, что нужно делать. Полное единение с аранжировщиком. Мы как будто сели на одну волну, мы ее поймали, мы на нее настроились, ничто нам больше не мешало. И не было желания всё улучшать, как обычно это бывает. Напишешь песню, а потом начинается – так, вот это надо переиграть, а тут бы хорошо перепеть, а тут еще что-то. И процесс становится бесконечным. В этот раз сделали быстро, и потом я слышу и понимаю, что не надо, больше ничего не нужно – ни прибавить, ни убавить, ни перепевать. Вот так надо, так это хорошо. Честно говоря, у меня первый раз такая ясность мысли. Обычно я склонна к гораздо большим сомнениям и постоянному улучшению.

– И решили выпускать этот альбом. А как же готовый предыдущий?
– А тот остался не у дел. Я потом послушала... Часто, конечно, бывает у артиста, что мы не всегда объективны. Нам всегда нравится новое, новое лицо нам нравится гораздо больше, чем старое. Может быть, нужен уже мне какой-то консилиум, потому что я не в состоянии уже оценить, хороши или плохи те песни. Они уже так долго жили без альбома на живых концертах, что, в общем, я как-то потеряла энтузиазм. Я либо их пока оставлю, и у меня будет шанс выпустить следующий альбом, может быть, какую-то найти свежую стилистику.

Я каюсь, эти предыдущие пять лет меня немножко не сломали, но нагнули. Нагнули в том смысле, что это была постоянная борьба с радиостанциями: «Неформат, сложно, давайте проще». Нате проще. «Еще проще»... И начинается вот это: «Чего изволите?» Начинается: «А давайте гитару перепишите». Переписываем гитару. «А теперь вот это перепишите»... Какое-то такое мурыжение. Потом ты не дозваниваешься до программного директора. Ты месяцами ходишь туда. И в какой-то момент я так от этого устала!

У меня даже было такое состояние, что я вообще перестала писать музыку. Я даже как-то музыку разлюбила. У меня было такое ощущение, что меня предали. Что я пишу-пишу, хожу-хожу, и всё это – лбом в стену. У меня уже не лоб, а вот такая просто огромная шишка, которой я долблюсь-долблюсь. Я тогда написала книжку, то есть пошла «налево». Написала книжку, сыграла в кино, написала музыку к кино. Энергию направили в другое русло. Но потом, прямо скажем, наигралась я там. Всё-таки я музыкант. Такая это данность. Я поняла: я музыкант! Открылось какое-то дыхание, я на все плюнула и получила большое удовольствие от возвращения в «лоно семьи».

– Почему вы никогда не делали совместных проектов с Ириной Богушевской? Ведь в одном сегменте работаете.
– А я не думаю, что нужно делать что-то вместе с Богушевской. Надо делать что-то как раз с людьми, наиболее от тебя далекими. Вот это будет интересно. Я бы, например, с какими-нибудь отвязными рокерами сделала. Либо сделать какую-нибудь хип-хоп версию на «Розовый фламинго». Причем чтобы жгли. Я даже не знаю с кем, надо подумать. А так – масло масляное.

– Последний дуэт был, кажется, с «Динамитом».
– Но вот я эту песню в альбом тоже не включила. Она слишком попсовая.

– «Динамитовская».
– Да. Но она и была «динамитовская», честно говоря. Как-нибудь ее нужно было делать, может быть, по-другому, если уж мы состыковались. А то получилось, что моего здесь очень мало, кроме правки текста. Текст у нас такой получился пятьдесят на пятьдесят, собственно говоря. А все остальное – это была динамитовская история.

Сейчас Маршал мне предлагает спеть вместе. У него уже есть одна песня, где я ему написала текст, когда ему было 33 года, – текст от лица 33-летнего мужчины. Я очень прониклась этим ощущением, влезла в кожу мужскую и написала абсолютно мужской текст. Маршал чуть ли не рыдал: «Как?! Это то, что я чувствовал!» А я не знаю как. «Утоли же, осень, все печали» она называется. У меня действительно было полное ощущение, что я Маршал, что я мужчина 33 лет и я писала вот этой рукой. Не придумывала, а реально, как в кино, вдруг стала другим человеком.

И потом после этого мне позвонил Айзеншпис и попросил писать для Сташевского. Я подумала и отказалась, потому что я не могла влезть в шкуру Сташевского. Я не знаю, что это, я не вижу образа. Я не понимаю, что мне на себя надевать. Я поняла, что не смогу от его лица его, потому что я его не чувствую. Я могла бы написать песню для Преснякова-младшего. «Пресного» хорошо чувствую.

– Спрошу про Аллу Пугачеву. Она приглашала вас на «Рождественские встречи». А после этого как-то я не видел вас на ее мероприятиях. Вы с ней общаетесь?
– Мы общаемся очень мало. Но, кстати, на тему нового альбома мы общались, и она очень позитивно к нему отнеслась. Она взяла его на радио «Алла», кстати, первая из радиостанций поставила в эфир и дала несколько советов по поводу очередности песен, постановки и вообще. Отнеслась к нему очень положительно. Я позвонила: «Алла Борисовна, мне нужен ваш совет». Она говорит: «Приезжай». Прихожу к ней домой, мы посидели, она прослушала его весь целиком, некоторые песни по несколько раз, писала на карточках это всё. Я ей за это благодарна.

– 8 февраля пройдет презентация во МХАТе. А когда новый альбом увидят в регионах?
– Я думаю, что через месяц уже мы поедем по регионам. Уже в марте. Постараюсь максимально сохранить все находки для гастролей. Хочется, чтобы шоу не утратило своих элементов. Соответственно, это всё упирается в деньги, как всегда.