Антония Байетт: «Зачем нужно искусство?»

Выдающаяся английская затворница Антония Байетт согласилась на интервью для российской газеты из-за любви к русской литературе. Автор «Обладать», одного из самых тонких и филологически филигранных романов конца ХХ века (сравнить его можно разве что с более известным в России «Волхвом» Д. Фаулза), не любит интервью, журналистов и избегает публичности.

Преподаватель литературы и исследователь поэтов «озёрной школы» и творчества Айрис Мердок, у которой Байетт научилась построению головокружительных и одновременно рассудочных интриг.

За роман «Обладать», в основе которого история исследования жизни и любви вымышленных поэтов (Байетт написала за них полный объем творческого наследия – от эпических поэм до корпуса любовных писем), писательница получила английского Букера. Обозреватель газеты ВЗГЛЯД Ксения Щербино, встретившаяся с писательницей, считает, что Байетт вполне заслуживает Нобелевской премии.

– У писателя всегда сложные отношения между частной и социальной жизнью, публичностью. Попали ли какие-то эпизоды из вашей частной жизни в ваши романы? Существую ли параллели между вашими персонажами и теми или иными аспектами вашей личности, или же вымышленный мир остается именно вымышленным?

– Все романы в мире включают аспекты жизни реальных людей, в том числе и автора, собирая из них невероятные комбинации и новые формы. Я стараюсь не писать о себе – по меньшей мере не использую искушающее повествование от первого лица, да и вообще стараюсь не собирать материал для романа из какого-то одного источника, даже будь это я сама.

С публичной жизнью у меня и правда сложные отношения. Не умею играть на публику – у меня это как-то не очень хорошо получается. Я не смотрю на себя как на представителя человеческого вида, тем более показательный образец, пример для подражания. Для себя я в первую очередь писатель, и естественней всего я представляю себя с ручкой в руке. Однако этот вопрос меня пугает. Пожалуй, не буду отвечать на него дальше.

– Что вы думаете о таком явлении, как литературный эскапизм? Предоставляют ли ваши романы убежище от жестокой действительности?

– От жестокой действительности, к сожалению, не скроешься нигде. Признаюсь честно: я прячусь от реальности, читая новости тенниса вместо новостей из Ирака или Чечни. Да, я большая поклонница Марата Сафина, я восхищаюсь им – он настоящий художник в теннисе. Но, как вы понимаете, в мире тенниса не скрыться от реальности. Рано или поздно приходится возвращаться.

Когда я очень устаю, я сажусь перечитывать Терри Пратчетта, чьи интеллект, юмор и легкая манера повествования обыкновенно придают мне сил. Не думаю, что мои книги способны оказывать людям подобные услуги. Я надеюсь только, что делаю хотя бы нечто большее, чем надуваю вокруг читателей большой розовый пузырь из всяких красивостей.

Мне необходимы как воздух города с их огромным количеством людей – анонимных и разных

– В ваших работах много отсылок к другим произведениям литературы и искусству…

– Я пытаюсь понять для себя, зачем человек вообще пытается представить мир, изобразить его, сохранить с него слепок. Зачем нам нужно искусство? У меня очень богатое воображение, и оно работает в форме картинок, я вижу ненаписанные романы как переплетение цветных узоров, и я много занималась психологией цветов и их словесных обозначений, символизмом цвета.

– Какое место вы могли бы назвать любимым? Вы больше предпочитаете природу или город?

– С самого рождения я всегда жила в городе, так что я врожденный городской житель. Но больше всего на Земле мне нравятся йоркширские вересковые поля, торфяники – чуть ли не символ поэтики сельской Англии. Действие моих романов разворачивается здесь, в Йоркшире. Более того, мне сложно писать о природе, не связанной со здешними местами. Мне нравится ощущение, что я могла бы сказать 20 предложений там, где я говорю одно, и все они были бы правдой. Сейчас я провожу лето в Севеннах во Франции, где такие же большие поля и холмы, и мне нравится здесь отдыхать – словно дома. Поэтому о Севеннах я тоже могу писать. Но долго жить в деревне я все же не смогла бы.

Мне трудно дается деревенское запанибратство. Когда все поддерживают тесное общение, всё друг о друге знают. Мне тяжело поддерживать такое общение. Мне необходимы как воздух города с их огромным количеством людей – анонимных и разных. Я должна чувствовать, что вокруг много людей, и при этом не растворяться в них, не быть к ним чересчур близко.

Помню, когда-то давно, в 80-х, я разговаривала с одним поэтом из Армении и он мне сказал: « Я обязательно должен увидеть Лондон». «Зачем? – тогда удивилась я. – Разве вам здесь плохо?» Он ответил: «Увидеть всех этих людей. Тысячи людей». С большинством из них я никогда в жизни и не заговорю, я вообще редко с кем и мало разговариваю, но я рада, что все они здесь.

– Вы женщина и успешный писатель; еще не так давно, каких-то два века назад, это было непредставимо, а женщины-писатели всего лет сорок назад выглядели и вели себя совсем по-другому. Каков для вас образ современной женщины?

– Думаю, вряд ли скажу что-то для вас новое: современная женщина должна быть финансово независимой и самостоятельной, должна работать с женщинами и мужчинами вместе и дружить и с теми, и с другими. Иными словами, она должна чувствовать интерес к людям потому, что они такие, какие они есть, а не потому, что они мужчины или женщины, не ради сплетен и не ради секса.

В принципе примерно так все и обстоит на деле. Зачастую женщина пытается разрешить проблему – иметь одновременно семью, детей и любимую работу, которая важна для нее, – у нее не всегда получается сочетать и то и другое, она устает, она изматывает себя, но не останавливается. У меня перед глазами собственные дочери – я восхищаюсь ими.

– Каковы наиболее интересные вам архетипы персонажей-женщин в литературе?

– О, их очень много. В настоящий момент я занимаюсь первыми женщинами-врачами, например Элизабет Гарретт Андерсон, которая не желала быть просто медсестрой, что считалось женской профессией, но спокойно и вежливо настаивала на том, чтобы считаться настоящим врачом. Другая моя героиня – Рашель Карсон, которая одной из первых обратила внимание на проблемы экологии и что мы вообще делаем с собственной планетой и одной из первых стала об этом говорить.

– Каких женщин вы бы перечислили в ряду любимых писателей и поэтов?

– Среди женщин-писателей я бы отметила Джордж Элиот, Уилла Катера (я достаточно поздно открыла ее для себя, когда уже полностью сформировалась как писатель), Тони Моррисон, Гарриет Бичер-Стоу (она, кстати, в самом деле помогла остановить рабство), Элис Манро, Айрис Мердок, Пенелопу Фитцджеральд, Мюриэль Спарк. Из поэтов мне нравятся Эмили Дикинсон (она заставляет читателя прочувствовать все возможности, открытые перед женщиной), Элизабет Бишоп, Анна Ахматова, Цветаева, Марианна Мур.

Это, кстати, довольно забавно: в Америке великое множество прекрасных поэтесс. Может быть, сказывается влияние Эмили Дикинсон? Тогда как в Великобритании все великие женщины-литераторы в основном писали прозу. Лучшие же американские прозаики – мужчины.

Я, кстати, забыла упомянуть Вирджинию Вульф, Элизабет Гаскелл и сестер Бронте, так как сначала назвала только самых-самых любимых. Я не люблю сестер Бронте частично потому, что мне не нравится тот образ, который создали из них феминистки. Бронте стали синонимом иррационального, маргинализированного, романтичного и при этом противостоящего разумному. Но сестры Бронте многое значили для меня, когда я была молодой, да и до сих пор, наверное, значат. Хотя «Грозовой перевал» не самая любимая моя книга.

– Как вы отнеслись к тому, что «Гордость и предубеждение» Джейн Остин была названа англичанами лучшей книгой всех времен и народов?

– Думаю, это очень местечковое английское суждение. Логика «островитян». Мне у нее гораздо больше нравятся «Эмма», «Мансфилд-парк», но больше всего – «Убеждение». Но ведь есть еще «Миддлмарч» и «Даниэль Деронда» и пять или шесть романов Диккенса – я бы назвала «Холодный дом», «Большие надежды», «Наш общий друг». Но если вы соберетесь покинуть наш замкнутый на самом себе островок – о, кого вы только не обнаружите: Толстой, Достоевский, Тургенев, Гоголь, Бальзак (нет никого более великого, чем Бальзак, хотя есть и равные ему), Флобер, Сервантес, Пруст, Томас Манн.

В теории я полностью понимаю людей других культур, которые не видят, чем хорош роман «Гордость и предубеждение». Я – вижу. Это часть воспитания, сознания, литературной деятельности. Но это знание дремлет в моем подсознании, и на практике я не обращаюсь к нему.

Не думаю, что ты начинаешь думать о своей стране до того, как уезжаешь за ее пределы, а я никогда не была за границей до тех пор, пока школьницей не попала в Париж. Это было мое первое путешествие из Англии, и именно в такой момент начинаешь задумываться о том, что именно тебе нравится в своей стране. Тогда как живя здесь, обычно думаешь о том, что тебе не нравится. У меня двоякие чувства: вот земля, которая является моей землей, и вот культура, которая на самом деле не должна быть привязана к этой земле.

– Героиня «Обладать» Мод Бэйли однажды спрашивает Роланда, с которым они вместе работают над расшифровкой переписки викторианских поэтов: «У вас никогда не бывает ощущения, что наши метафоры пожирают наш мир?» А как бы вы сами ответили на такой вопрос?

– Для заключительного вопроса этот несколько сложноват, на эту тему нужно писать целое эссе. С одной стороны, мы не в состоянии думать без метафоры. Я даже скажу больше: я все больше и больше верю, что наша мысль и память в какой-то степени и есть метафора. С другой – любая метафора в какой-то степени – лишь фрагментарное отражение мира, оформленная точка зрения. Как если бы мы смотрели в телескоп или в микроскоп на то, о чем думаем. Метафора дает возможность приглядеться, узнать, приоткрыть завесу тайны над нашими сокровенными мыслями.

Наиболее глубоко эту идею отражает роман Айрис Мердок «Под сетью». Одна из моих любимых книг, кстати. Мердок использует тот же образ, что и Витгенштейн, рассуждая о «паутине», которая заменяет реальность. Она полагает, что мы не в состоянии узнать реальность – только паутину.

Этот самый образ паутины кажется мне очень полезной метафорой: она отражает сеть всех наших сознаний, соединяющихся в наш общий мир. Без нее мы потеряны. Но она лишь у нас в голове, а за ее пределами, как говорит Мердок, всегда что-то другое.

Не так давно и независимо от литературной своей деятельности я увлеклась нейропсихологией как наукой, изучающей взаимодействие разума и мозга. Думаю, именно эта наука может дать ответ на то, почему метафора является и наслаждением, и необходимостью.