Лабиринты Алена Роб-Грийе

Люди издавна любят, когда им рассказывают интересные истории. Так, чтобы герои были похожи на нас, но с ними происходили бы необыкновенные приключения. И чтобы была опасность, и свадьба в конце (что потом происходит с героями, уже никого не волнует).

Владимир Набоков, например, считал, что никакого «нового романа» нет, а есть гениальный писатель Роб-Грийе и кучка удачливых коммерсантов от литературы

Есть повествования, где «героями» являются вещи. Обычный предмет то и дело меняет владельца, что позволяет не особо напрягаться по поводу сюжета, раз роль Случая играют перемещения этого самого предмета. Один из примеров такого авантюрного повествования – «Чемодан» Довлатова.

Но прошлый век учинил крутые разборки с текстом, сюжетом, автором и читателем. Многие из этих категорий были переосмыслены, помещены в иные системы координат, наполнились новым значением.

Одним из революционеров «нового романа» был Ален Роб-Грийе. В 50-е годы появились его первые произведения («Ластики», «Соглядатай», «Ревность», «В лабиринте»), и сразу стало ясно, что привычные традиционные романы, произведения Бальзака, например, утратили монополию на читательское внимание.

Сюжет, вроде бы, начинает развертываться и тут же прячется в деталях, затем внимание читателя переключается на другие персонажи, действие буксует, возвращается на прежнюю точку отсчета, автор перебирает банальные штампы и ворох словесного мусора – рекламные плакаты, афиши, объявления. И всё это лишено какого-либо значения – или только тщательно прячет его?

Роб-Грийе провоцирует читателя на привычные реакции, постоянно подбрасывая ему тот или иной сюжетный ход, и тут же меняет направление движения прозы. Если вспомнить русских формалистов, то вся проза Роб-Грийе – это тотальный «эффект обманутого ожидания».

Подобное повествование не может не пародировать привычные жанровые ходы, чем Роб-Грийе активно и пользуется. Детективы, любовные истории, ненавистный ему «бальзаковский роман» как бы проверяются на прочность новой поэтикой и в этой системе координат весело разрушаются, щедро делясь своими обломками для строительства необычных повествовательных конструкций.

Проза Роб-Грийе устраняет из повествования самую главную, казалось бы, составляющую – человеческий фактор. Обязательная точка зрения повествователя последовательно размывается – либо дискредитируется – и читатель остается один на один с изображением без его интерпретации.

Впервые с такой убедительной силой Роб-Грийе показал, что полноправными героями романа могут быть не люди, а вещи. Из детали колорита, из описания обстановки, из образа или символа вещи в его прозе превращаются в нечто самодостаточное, вышедшее из жесткого пространства человеческого измерения. Они существуют сами по себе, и наблюдатель лишь отмечает их свойства и качества, пристально вглядываясь в разводы на стекле или в сложившийся в необычную картину узор на деревянной двери.

Именно таким же образом текст и предлагает взаимодействовать с ним читателю. Множество возможных интерпретаций, заложенных в «плотном» тексте, как бы подталкивают нас выстраивать собственные конструкции относительно того, что же «на самом деле» происходит в романе.

Собственно, так происходит и в жизни. В какой-то степени проза Роб-Грийе ближе к реальности, чем условное «реалистическое» повествование. Мир просто есть, говорил Роб-Грийе, всё остальное нами уже только домысливается.

Такие же многозначные названия у романов Роб-Грийе. «Ластики» как бы стирают по мере чтения одну за другой сюжетные возможности, «Jalousie» – это и ревность, и жалюзи, сквозь которые читатель наблюдает раздробленную реальность.

Поэтика Роб-Грийе оказалась вполне кинематографичной, недаром сборник его малой прозы назывался «Мгновенные снимки». Удачный тандем с кинорежиссером Аленом Рене привел к созданию одного из главных фильмов XX столетия – «В прошлом году в Мариенбаде».

Статичные композиции из людей в пейзажах, прихотливое отсутствие действия, намеки на сюжет и неравенство персонажей самим себе – отличительные качества его прозы – оказались вполне внятными для киноязыка Рене. А вот кинематографические опыты самого Роб-Грийе оказались не столь успешными, хотя он и снял несколько фильмов.

Пик читательского внимания для Роб-Грийе – 50-е и 60-е годы XX века. Новизна его прозы оказалась неприемлемой для широкой публики и вызвала бурное обсуждение. Но прошли годы, искушенный читатель ко всему привык и обманывать ожидания уже не у кого. «Новый роман» прошелся метлой по чуланам читательского восприятия, но свои границы не перешагнул – идти, собственно, было некуда.

Недаром последние романы Роб-Грийе – цикл «Романески» – скорее напоминают автобиографические эссе, нежели «новые романы» в традиционном для этого направления понимании. Скандальный авангард быстро стал академической классикой.

Впрочем, Владимир Набоков, например, считал, что никакого «нового романа» нет, а есть гениальный писатель Роб-Грийе и кучка удачливых коммерсантов от литературы, которая использует его достижения.

В каком-то смысле это верно. Есть писатели, которые открыли нечто новое для прозы. Но развивать их традиции так, чтобы это не выглядело подражанием, невозможно. Они существуют в литературе как отдельные гордые острова, допускающие к себе лишь туристов-читателей.