Андрей Медведев Андрей Медведев Украина все больше похожа на второй Вьетнам для США

Выводы из Вьетнама в США, конечно, сделали. Войска на Украину напрямую не отправляют. Наемники не в счет. Теперь американцы воюют только силами армии Южного Вьетнама, вернее, ВСУ, которых не жалко. И за которых не придется отвечать перед избирателями и потомками.

4 комментария
Сергей Миркин Сергей Миркин Как Зеленский и Ермак попытаются спасти свою власть

Кадровая политика Трампа не может не беспокоить главу майданного режима Владимира Зеленского и его серого кардинала Андрея Ермака. И они не будут сидеть сложа руки, ожидая, когда их уберут от власти по решению нового хозяина Белого дома. Что они будут делать?

6 комментариев
Игорь Караулов Игорь Караулов Новая война делает предыдущие войны недовоёванными

Нацизм был разгромлен, но не был вырван с корнем и уже в наше время расцвел в Прибалтике, возобладал на Украине. США, Великобритания и Франция, поддержав украинский нацизм, отреклись от союзничества времен Второй мировой войны, а денацификация Германии оказалась фикцией.

13 комментариев
9 октября 2007, 21:19 • Культура

Время любить Цветаеву

Время любить Цветаеву
@ cdri.ru

Tекст: Олег Рогов

Слово «поэтесса» к ней применять как-то даже неприлично. Зато «поэт» звучит вполне достойно, но тогда уж – со всеми романическими и роковыми смыслами, которыми нагрузила это профессиональное обозначение мировая культура.

Поэзия Цветаевой, конечно, уже давным-давно стала классикой. В том ее варианте, когда классика не застывает в привычных читателю формах (хотя кто более узнаваем, чем Цветаева? С двух строчек любой угадает!), но яростно противится своему оформлению, филологическому подверстыванию под определенный ярлык.

Бунтующая классика

«Я полюбила Вас, Марина Цветаева» – этими строчками заканчивается песня Земфиры из ее нового альбома «Спасибо

Противится неизбежному для классики размену целостного восприятия творчества на цитаты и легенды, пусть даже самые славные и печальные.

Для классика Цветаева актуально популярна – во всех смыслах этого слова.

Ее книги переиздаются ежегодно десятками, уже вышло несколько собраний сочинений и продолжают выходить дополнительные тома с записными книжками и архивными находками. Рядом с ними – маленькие покетбуки и разного рода «избранные» на любой вкус.

Место Цветаевой в поэтической иерархии Серебряного века было определено давно и надежно. Слава богу, удалось снять бинарную оппозицию (Ахматова – Цветаева и, соответственно, Пастернак – Мандельштам), много лет довлевшую над пишущими стихи и читающими их.

Какое-то время это со- и противопоставление работало, всё было понятно: Аполлон/Дионис; структура/стихия; космос/хаос.

Понадобилось не одно десятилетие, чтобы разрушить эту полярность, встать как бы над ней, заменить двоичную оппозицию троичной, десятеричной, размыть эту искусственную схему.

Понадобился Пригов, наконец, чтобы мы получили возможность взгляда со стороны на стихи вообще.

«Я полюбила Вас, Марина Цветаева»

Но «стихия стихии» осталась за Цветаевой. Метафизически некорректно было бы говорить о присвоении ею «стихийности». Более верным будет утверждение о их взаимодействии, настолько осторожно и аккуратно (подчас с аптекарской точностью) оформляет Цветаева дикий хаос. Это работа столько же поэта, сколько и скульптора, который лепит фигуры из вихря языка.

Ее проза удивительно адекватна ее поэзии. Она столь же притягивает, столь же раздражает, что и ее стихи. Она столь же естественна, сколь и вымученна, но это – одно из вершинных достижений русской прозы прошлого века, золотая жила, до конца не освоенная.

С принятием прозы Цветаевой, кстати, всё было не столь явно, как с поэзией, настолько она выбивалась из общепринятых рамок. Вот отзыв современника, кстати, вполне благоволившего к ее поэзии. В написанной для западного читателя «Истории русской литературы», изданной в 1926 году в Лондоне, Дмитрий Мирский писал: «Ее проза – самая претенциозная, неряшливая, истерическая и вообще самая плохая проза, когда-либо написанная на русском языке».

Планка, сразу же, с первых стихов, задранная предельно высоко («я и мир»), – и никаких компромиссов, ни в стихах, ни в жизни. У меня не повернется язык назвать такой подход «поэтической стратегией»; Цветаева, наверное, одна из немногих поэтов, ставивших неотменяемый знак равенства между поэзией и жизнью.

Этот подход можно было бы назвать запоздалым романтизмом, предельно неуместным в эпоху, на которую падают годы жизни Цветаевой. Но именно он обеспечил цельность ее поэтической и человеческой личности, хотя и погубил Цветаеву физически; тут разговор с судьбой шел уже не об успехе, какой уж там успех (особенно по сегодняшним его меркам), а о том, как, зачем и стоит ли выживать.

Но классика окончательно становится таковой, когда есть последователи. В связи с этим зададим вопрос: насколько востребована именно линия Цветаевой, ее направление в сегодняшней поэзии?

У Цветаевой было много литературных наследников. Есть такой парадокс: чем оригинальнее поэт, чем сильнее его стиль отличается от общего литературного фона, тем проще его имитировать.

Рваный ритм, переносы, погружение в длинные ряды синонимических раскруток, звуковых совпадений – у всех, кроме Цветаевой, это утомляет.

Гораздо интереснее, когда подхватывается нечто неуловимое, когда поэзия Цветаевой помогает оформиться мощному поэтическому дарованию, не довлея над ним.

В современной поэзии таким поэтом мне видится Елена Шварц, в современной музыке – Земфира* Рамазанова, каким бы странным ни показалось это соседство. С Цветаевой их объединяет и метафизическая устремленность при внимательности к бытовым деталям, энергия стиха и предельная требовательность к себе и к миру.

«Я полюбила Вас, Марина Цветаева» – этими строчками (перифразом цветаевских же, обращенных к Ахматовой) заканчивается песня Земфиры из ее нового альбома «Спасибо». Время любить Цветаеву.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом

..............