Карлы и куртизанки

Венеция – город, впитавший театральную традицию с водой, что бьется в деревянные сваи домов. Пусть Авиньон хвастает недавно приобретенным театральным венцом, Венецианский карнавал его закружит, засмеет, да и оставит на обочине.

Кто из нас не восхищался венецианскими масками? Венецианцы – вечные инкогнито, вечные Казановы, безликая баутта стала символом, который восторженные туристы тащат домой в надежде сохранить хоть толику очарования.

Папы Карло венецианского театра

Карло Гоцци

Играть в жизни и на сцене для венецианцев так же естественно, как балансировать на гондоле вместо того, чтобы твердо стоять на ногах: потому венецианский театральный фестиваль пропустить невозможно. Он – дверь в иное измерение, где воздух – бутафория, а сам город воспринимается изящной метафорой.

38-й венецианский фестиваль посвящен памяти двух рыцарей подмостков, вечно враждующих, как Арлекин и Пьеро в комедии дель арте, – двух Карлов, Гольдони и Гоцци.

В 2006 году венецианцы празднуют 200-ю годовщину смерти Карло Гоцци (1720–1806), а в 2007 – 300-летие со дня рождения Карло Гольдони (1707–1793); как инь и ян, они снова оказались вместе, на фестивале, прошедшем в Венеции с 21 по 30 июля.

И давно уже не разобрать, который Карл украл у которого Карла; не поделившие обеих любовниц – Венецию и одну из ее дочерей, но оба они в равной степени задают канон европейского театра – от гоцциевской сказки до общественной сатиры а-ля Гольдони.

Большинство постановок были созданы специально для Венецианского биеннале. На официальной же части в этом году «Золотого льва» за заслуги прошлого получил Ферруччо Солери, а за заслуги будущего – Щукинская театральная школа при театре Вахтангова.

Nevermore и Эльдорадо

Карло Гольдони

Открылся фестиваль премьерой спектакля «Ворон» – странной даже для Венеции фантазии, возрождающей цитатник постмодернизма среди декораций начала ХХ века и плавно перетекающей в годы 70-е.

Эллен Стюарт, режиссер спектакля, считает, что театральные подмостки для Гоцци слишком малы – ее работа мультимедийна и по сути является парафразом на изначальную комедию дель арте, в которой персонажи архетипичны и статичны.

Мультимедийные эффекты, большие куклы, песни, танцы – дань нашему времени, равно как и неожиданный мультикультурализм (на сцене в настоящих, а не бутафорских восточных одеждах действуют актеры из Колумбии, Италии, Японии, Китая, Кореи, Пуэрто-Рико и США). Ничего удивительного – труппа La MaMa Experimental Theater Club – из кафе в Ист-Виллидже, которое уже на протяжении 40 лет является центром авангардного искусства в Нью-Йорке.

Здесь школу прошли стройные ряды ныне известных актеров: Бетти Мидлер, Билли Кристалл, Ник Нолти, Денни де Вито, Аль Пачино, Роберт де Ниро – цвет Голливуда, причем профессионального Голливуда. Фильмы, по которым мы их знаем, частью удачны, частью сомнительны; однако, как бы то ни было, именно в кафе Эллен Стюарт они узнали, что такое настоящая игра.

Попурри, замешанное на «Вороне», представила и итальянская труппа Pantakin da Venezia. Их постановка гораздо в большей степени отражает истинно венецианский дух – маски и архетипы, никакого авангарда.

Стройной чередой проходят перед нами tippi fissi – Панталоне-Тарталья, знакомые с детства. Что ж, именно «Ворон» был первой серьезной пьесой Гоцци, которой он пытался определить значение театра как «искусства риторики, гармонии и красноречия», которые могут создать иллюзию правдивости происходящего на сцене. Не к этому ли стремился Станиславский со своим вошедшим в поговорку «не верю»?

Второй же сказкой Гоцци, представленной на фестивале, стала «Женщина-змея».

Как и фантазия Гоцци, постановка основана на игре света и тени, грубых шуток и грустной улыбки. Из «неизвестной пустыни Китая» действие перемещается в далекое Эльдорадо, вольтеровский символ счастья и благополучия.

При этом сама пьеса является как бы гипотетической репетицией в пустом зале, которую затеяла некая актерская труппа годах эдак в 30-х. Сплошные маски, калейдоскоп персоналий; «сон во сне», как определил когда-то этот стиль Эдгар По.

Реальность расщепляется и воссоздается снова, мы то становимся невидимыми зрителями репетиции, где каждое слово – заученная игра, то переносимся в сказку, где каждый жест – повседневная магия.

О призраках и субретках

Здание театра Teatro Stabile del Veneto «Carlo Goldoni»

Пьесы Гольдони с этой точки зрения диаметрально противоположны фантазиям Гоцци. Гольдони реалист до мозга костей. Если Гоцци способен вырезать из полена человечка и оживить его, то Гольдони скорее сделает из него подвижную и послушную куклу.

Именно такими куклами проходим мы вместе с венецианским Teatro Stabile del Veneto «Carlo Goldoni» по пьесе «Пыль над историей театра». Идея материализовать пространство, дать душу помещению, оживив его воспоминания и дав им право голоса, больше подходит Гоцци с его сказочными перемещениями по времени и географии.

Однако вдохновила этот спектакль именно история театра Гольдони – та самая история, которую он живописал в своих дневниках. «Возвращение в Брайдсхед» – именно такое ощущение остается от этой пьесы – острой, разочаровывающей ностальгии, от комнат, в которые обычно публике нет доступа, будь то гримерка или площадка за сценой, в которых захлебываются голосами призраки тех, кто когда-то жил этим зданием. Экскурсоводом же выступает вездесущая пыль – всепроникающая и не имеющая ни лица, ни собственной истории.

Изначальный «визит с экскурсоводом» постепенно превращается в драму, сплавляющую фрагменты жизней, навечно связанных с театром. Для Даниэлы Никозиа, режиссера спектакля, театр (как сказка у Проппа) является прежде всего инициацией зрителя, а актер – проводником в потусторонний мир, в котором задаются новые рамки времени и пространству.

Еще одну трактовку гольдониевского театра предлагает Teatridithalia, поставив пьесу Райнера Вернера Фассбиндера «Кофейня» – ага, того самого.

После успеха «Горьких слез Петры фон Кант» эта пьеса стала культовой; на этот раз на суд зрителей представлена несколько измененная версия – Фассбиндер переписал Гольдони, а режиссер снова вставил ремарки Гольдони в текст, своеобразное возвращение к корням. Вода и металл, два символа постиндустриальной Венеции, заполняют собой сцену; и снова экзотика – сквозь образ Венеции неумолимо проступают Макао и Гонконг, два других города на воде, – символ глобализации, и во всем виноваты деньги.

Столь же психологично подходит к пьесам Гольдони и спектакль «Notturno per attrice goldoniana: donne di vapore e donne di spirito», посвященный двум типажам женщин: той, что вся «страсть и меланхолия», и той, что вся острый ум и не менее острый язык. Еще со времен Гольдони (за перерывом на романтиков) вторая упорно теснит первую, будучи более жизнеспособной и более современной.

Сам Гольдони начал эту революцию, создав образ Мирандолины – не отсюда ли пошли бесчисленные Бекки Шарп и Элизы Дулиттл?