Свой полувековой юбилей Григорий Чхартишвили (он же Борис Акунин) встречает в хорошей форме. День рождения он совмещает с презентацией «Ф.М.» – нового романа, продолжившего серию книг про похождения потомка досточтимого г-на Фандорина.

Двухтомный «Ф.М.» выходит после «Алтын-толобаса» и «Внеклассного чтения», в которых Акунин тоже воскрешал жанр юношеского романа с приключениями. Не случайно «юбилейная» книга обыгрывает реалии «Преступления и наказания», романа, вошедшего в школьную программу. Ведь всегда почетно отдать дань предшественнику…

Стилизация – основной прием Акунина. Все его книги – это упражнения в жанре или в дискурсе. Автор никогда не скрывает, что манипулирует готовыми сюжетными (информационными) блоками, как и положено прилежному писателю-постмодернисту. Одна из заслуг Чхартишвили в том, что он освободил русский постмодерн от извращений и занудности, соорудив целый парк изысканных сюжетных конструкций.

Можно по-разному относиться к деятельности литератора Акунина, однако, хотим мы этого или нет, именно тройка «главных» современных русских мушкетеров (Борис Акунин, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин и примкнувшая к ним Людмила Улицкая в роли д’Артаньяна) стоит у истоков нынешней литературной ситуации. Несет за нее полную, так сказать, ответственность.

Уже мало кто помнит о монополии толстых журналов, многие десятилетия диктовавших стране литературную моду. Но именно Акунин и Сорокин (первые тексты Пелевина и Улицкой выходили в «Знамени» и «Новом мире») начали выпускать свои тексты в независимых издательствах, демонстративно минуя толстожурнальное сито.

Смычка издателей и писателей оборачивается неподдельным коммерческим интересом, а где бизнес (читай деньги), там и реклама (читай – интерес медиа). Акунин одним из первых испытал важность сотрудничества писателя со СМИ, он часто экспериментировал с внелитературными способами рекламы – заводил сайты, устраивал викторины, давал «добро» на экранизации (правда, пока нет ни одной удачной). По сути, Чхартишвили представил нашему читателю культурного деятеля нового типа.

Все это, в конечном счете, и приводит к тому, что ныне удачным может оказаться только текст, в который серьезно вкладываются, который профессионально раскручивается. Отныне литература оказывается точно таким же продуктом, как зубная паста или же памперсы. Короче, никакой духовности.

Хорошо это или плохо – на самом деле пока непонятно. С одной стороны, кажется, что зацикленность писателей и читателей на маркетинге, всячески поощряемая издателями и их пиарщиками, не проносит ничего приятного – все подсчитывают тиражи и выручку, требуя от книг немедленной отдачи. Но, с другой – никто же не мешает создавать литераторам творения, рассчитанные на многие-многие лета. Ведь гениальный роман может оказаться востребованным и через сотни лет! Разумеется, это слабое утешение для автора, да только вот что до Гекубы реальному литературному процессу?

Литература как таковая все-таки выигрывает от коммерциализации, ибо коммерческий треш, подобно мази Вишневского, оттягивает на себя графоманов и любителей жанра. Попса существовала и будет существовать всегда, точно так же, как и серьезные, «вдумчивые» произведения. Есть время для молитв, а есть для песен, нельзя же все время Бетховена слушать, в ресторане куда уместнее Верка Сердючка.

«Новые серьезные» авторы приучают читателя, что «серьезно» не означает автоматического «скучно». Морально-нравственные искания не отменяют увлекательности, внятно исполненной истории. Точно так же, как попсово исполненный текст необязательно оказывается пустым.

Любой сюжет вполне может иметь существенную историософскую или идеологическую подкладку, которая отныне не выпирает, но тем не менее считывается. Известно ведь, что наиболее действенной является именно что непрямая реклама.

Стилизация – основной прием Акунина. Все его книги – это упражнения в жанре или в дискурсе

Из всех более или менее серьезных авторов (а Акунин, несмотря на свою мнимую, демонстративную попсовость, тем не менее имеет право относиться к серьезным литераторам) Акунин единственный, кто постоянно подчеркивает беллетристическую (читай, коммерческую) природу своего творчества. Ведь именно пример Акунина научил наших романистов считать деньги.

Прозаик-оркестр, человек-проект…

Кажется, именно Акунин открыл в новейшей русской словесности силу серийной литературы. Серия детективов про Фандорина и серия про монашку Пелагею предшествовала буму многочисленных проектов от писательниц «иронических детективов» до главной гламурщицы Робски.

В самой идее серийности (как и «проектности») нет ничего дурного – было бы содержание. У Акунина оно есть, потому что смысл его текстов не сводим только лишь к сюжету, ибо этот человек-проект, с моей точки зрения, выполняет важную культурную работу.

Во-первых, очень важно, что Акунин возвращает билет «писателя», называя себя сугубым беллетристом. В этом жесте видится полемика с традиционным интеллигентским сознанием. Акунин уходит от него, предпочитая социальной ангажированности русского интеллигента честную позицию независимого интеллектуала западного типа. Акунин не хочет быть учителем жизни, выразителем чьих-то интересов, он просто хорошо делает свою работу.

А Писатели пусть в Перелыгино живут. В поисках и происках «духовности» всегда есть место для симуляций и спекуляций. Демонстративная духовность почему-то оказывается хорошим прибежищем для негодяев, отчего многие при слове «духовность» хватаются за ни на что не претендующие детективы.

Во-вторых, важна демонстративная вторичность сюжетов Акунина. Чаще всего нам нравится уже однажды слышанная музыка. Оказывается, в узнавании сокрыт серьезный эстетический потенциал…

В этом смысле вклад Акунина в оздоровление отечественной прозы схож с революцией, которую Дмитрий Александрович Пригов произвел в русской поэзии.

Вклад Акунина в оздоровление отечественной прозы схож с революцией, которую Дмитрий Александрович Пригов произвел в русской поэзии

Пригов постоянно меняет поэтические маски. Скажем, сегодня он пишет патриотическую лирику, а завтра цикл от лица невесты Гитлера, а послезавтра меланхолические а la Есенин описания патриархальной природы. Таким образом, Дмитрий Александрович показывает пустотную природу стиха. Потому что в основе любого поэтического высказывания лежит ритм, помноженный на авторский произвол – ведь поэт волен сам назначить себя крестьянским или футуристическим, коммунистическим или антикоммунистическим лириком.

Так и Акунин (но уже в прозе) вскрывает пустотную природу сюжетосложения, когда прозаик манипулирует персонажами, как шахматами, решая какие-то свои технические задачи.

Постмодернизм, как было сказано. Ведь постмодерн происходит в ситуации конца истории, когда все слова уже сказаны и творческой единице остается единственная радость перестановки уже сказанного в каких-то новых комбинациях.

Апофеозом этой тенденции оказывается проект «Жанры», который Акунин закончил в прошлом году. Когда вышли «Приключенческий роман», «Шпионский роман», «Фантастический роман», обобщившие черты своих родовых признаков. Вполне демонстративное «вскрытие приема», ведь книги эти даже не имеют оригинальных названий, в заголовок вынесены вторичные и заведомо служебные жанровые обозначения.

В прошлогодней колонке «По понятиям» я уже отмечал, что проект этот схож с «Черным квадратом» Казимира Малевича, смысл которого в том, что беспросветная мгла способна вместить любые (все!) изображения. Смысл этого жеста очевиден: двигаться дальше некуда, месторождение исчерпано, доведено до абсурда.

Тем не менее уже после «Жанров» выходит «Ф.М.», анонсируются и другие книжки, жизнь-то продолжается. В том числе и у Бориса Акунина, и у породившего его Григория Чхартишвили.

Что ж, долгие лета проекту и человеку…