В политологии и культурологии есть понятие, описывающее сохранение в обществе памяти о каких-либо значимых событиях в его истории. На Западе это обычно называют коммеморацией, у нас, как правило, говорят об исторической памяти, хотя точнее было бы сказать «памятование», то есть удержание в памяти событий вкупе с их определенными интерпретациями.

Обычно количество упоминаний этих терминов связано с научными исследованиями или попытками политико-философского и социокультурного осмысления значимых событий в истории государств и наций. Разумеется, предметом исследований гораздо чаще становились войны и кризисы, нежели достижения и успехи развития.

При этом инициаторами таких процессов становились, как правило, не ученые, а действующие политики. И они обычно предлагали два возможных пути взаимодействия общества с событием.

Первый – предание события забвению, чаще всего полному. Такой подход проще, потому что можно жить и развиваться без оглядки на произошедшее, исключив из общественного сознания причины события и его последствия. Подобное наблюдалось в Афинах после Пелопонесской войны, в Европе после Тридцатилетней и Второй мировой войн. В короткой перспективе подход работал – в частности, последовательное забывание причин и следствий конфликта позволило разобщенной Европе построить единое пространство экономики и политики. Но только в короткой перспективе и с известными последствиями.

Второй – собственно памятование, реализуемое через различные мемориальные практики, которые регулярно возвращают общество к воспоминаниям о случившемся и последовавшем за ним. Этот подход гораздо менее комфортен, так как требует большего количества усилий от общества и государства по сохранению исторической памяти. Пример использования такого подхода очевиден – СССР и современная Россия. И он пока демонстрирует большую эффективность, нежели забывание.

Почему важно вспомнить об этих подходах сейчас? Потому что в обозримой перспективе и нашей стране, и всему миру придется вновь сделать выбор в пользу одного из подходов, чтобы тем или иным образом начать работу с итогами СВО, какими бы они ни оказались.

При этом она уже существует во множестве ипостасей. У нас есть «специальная военная операция», а на Западе – war, invasion или Russo-Ukrainian war, которая началась еще в 2014 году, если верить англоязычной Википедии.

Наследие СВО, вне всяких сомнений, станет частью национальной идентичности и политико-культурного кода россиян. Конечно, будет выбран второй вариант с укоренением в коллективном сознании результатов, наследия, итогов и последствий этой исторической эпохи.

Уже сегодня необходимо начинать формирование и внедрение реестра мемориальных практик СВО и их содержания. Как представляется, пока их содержание больше тяготеет к наследию Великой Отечественной войны, отсылкам событий тех времен. В прошлом году, например, в смысловой связке с СВО были открыты реконструированный мемориал Саур-Могила в ДНР и новый мемориальный комплекс в честь героев-сибиряков в Кемерове, в центре которого – увеличенная копия памятника Воину-освободителю из Трептов-парка в Берлине.

Достаточно ли этих действий для памятования? В моменте – скорее, да. В перспективе – скорее, нет. Смысловое поле СВО гораздо шире того, что хранит историческая память о Великой Отечественной. Поэтому термины и смыслы, которыми мы оперируем в СВО-дискурсе сегодня, должны быть четко определены, зафиксированы и облечены в практики, которые позволят их сохранить в будущем. А забвение, конечно же, должно быть отринуто.