Михаил Соломатин: Миф о стрелочнике

«Стрелочник» занимает видное место среди русских слов, обозначающих вроде бы простые, но абсолютно непереводимые на другие языки понятия, как-то: «силовики», «стукач», «интеллигент» и тому подобное. «Стрелочник» – персонаж не выдающийся, но очень народный, тихий и скромный, недотепа и симпатяга. Не герой, может быть, и не борец даже, но человек, терпеливо сносящий удары судьбы и с достоинством переживающий свою невезучесть. Его судьба заботит всех – от пенсионерок до первых лиц государства.

Наша страна – это сеть «стрелочников», из которых ни один не соблюдает закон и ни один не чувствует себя виновным

Нет, никто не говорит, что стрелочник вовсе не виноват, но само его наказание служит вечным упреком всем нам, не сумевшим изловить настоящего, главного злодея. Про стрелочника хочется сказать словами следователя Подберезовикова: он, конечно, виноват, но он не виноват. Ведь кто такой стрелочник в конечном счете? Жертва, чьи страдания должны напоминать нам о том, что зло осталось ненаказанным. Ну как такое слово переведешь иностранцу? А нашим понятно: большое аморфное зло и маленький стрелочник, такой похожий на любого из нас.

Вот N, скромный работяга, всего-навсего плохо сварил шов на трубе, потому что устал от непосильного труда и после вчерашнего, но когда рванет газ, накажут именно его, а вовсе не начальство, и уж тем более не самого главного злодея – министра трубосварочной промышленности. Вот NN, милейший человек, работает зицпредседателем, он ни в коем случае не преступник, а всего лишь за небольшую денежку прикрывает коррупционную схему своего нанимателя, который, в свою очередь, тоже милейший человек, искренне ненавидит коррупцию и убежден, что кругом одно ворье. Для России такой расклад вполне нормален.

Но почему такого не происходит в других странах? Совершенно естественно, что там за крушения поездов тоже чаще всего отвечает самый ближайший и непосредственный виновник, но наш феномен «стрелочника» определяется вовсе не технической стороной дела, не юридическими категориями, а неповторимым отношением общества к этим скучным подробностям.

Только в России можно представить сценку, подобную той, что описал в начале XX века Леопольд Сулержицкий: «Беспокойно шелестя резиновым пальто, вертлявая дама в пенсне и жокейском картузе рассказывала, отчего бывают крушения, и, покачивая головой, иронизировала: «Вот посмотрите: назначат следствие, и, в конце концов, окажется, что виноват стрелочник. Стрелочник виноват, и баста! – закончила она, самодовольно оглядывая публику».

Именно эта ирония и это самодовольное оглядывание публики определяет специфику слова «стрелочник», как бы намекая, что за преступной халатностью, за банальной уголовщиной скрывается что-то гораздо большее. Нет-нет, при этом не имеется в виду кто-то конкретный. Если известен конкретный виновник, пусть даже его и не удалось изобличить и призвать к ответу, – это уже не интересно. Как для блюда грузинской или русской кухни требуется не только рецепт, но и обязательный набор сотрапезников (сидеть в одиночестве перед запотевшей бутылкой и пыхающим мясными ароматами горшочком было бы странно), так в слове «стрелочник» важна не последовательность букв, а непереводимые эмоции, указания на те виртуальные области, о которых и нельзя сказать ничего более конкретного, чем «ну мы-то с вами понимаем!». Нет, я решительно отказываюсь объяснить иностранцу смысл слова «стрелочник» на письме, без усмешек, иронических улыбок и растягивания гласных: «ну ка-а-нешна, стрелочник и виноват!».

Российский менталитет располагает между человеком и внешним миром какую-то таинственную силу, которая одна и несет ответственность за все происходящее. Этот трансформатор ответственности преобразует наши действия в какой-то результат, от нас уже не зависящий. Возникает парадоксальная ситуация: в преступлении у нас виноват кто угодно, кроме того, кто его непосредственно совершил. Россия давно превратилась в цивилизацию «стрелочников», зону коллективной безответственности. Такой подход освящен и русской литературой, которая с XIX века приучала нас видеть в преступнике жертву то ли обстоятельств, то ли чьей-то злой воли, но никак не своего свободного выбора. Тот факт, что свобода начинается там, где человек способен на самостоятельный поступок (сам сделал – сам ответил), вообще остался неведом русскому коллективному бессознательному, и это, между прочим, самым пагубным образом сказалось на судьбе страны.

Одна из важнейших функций этого «трансформатора ответственности» – обезличивание конкретных действий и преобразование их в абстрактные сущности, что, в общем, неплохо показал Филипп Филиппович Преображенский на примере «разрухи». «Разруха» – это вариант общей формулы «система виновата», которая уже не менее двух веков снимает с каждого из жителей страны всякую ответственность за его действия. Наша страна – это сеть «стрелочников», из которых ни один не соблюдает закон и ни один не чувствует себя виновным, поскольку общается с реальностью исключительно через «трансформатор ответственности». И вот когда каждый вылупит из себя всякие галлюцинации, перестанет нарушать закон и займется прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой. И система исчезнет.