Давным-давно святитель Иоанн Златоуст говорил: «Я гоню не делом, а преследую словом, не еретика, но ересь, не человека отвращаюсь, но заблуждение ненавижу и хочу привлечь к себе заблуждающегося».
Это в корне противоречит западной точке зрения, с предельной яростью выраженной в знаменитом «Молоте ведьм»: «Чтоб уничтожить ересь, надо уничтожить еретиков».
И сейчас, когда мы всё чаще и чаще вспоминаем о противоречиях, а не об общности с западным миром, эту противоположность стоит иметь в виду едва ли не в первую очередь.
В нашей традиции – несмотря на то, что конкретная история знает множество самых разнообразных и экзотических подробностей – мы обречены бороться не с людьми, а с идеями. Это не только по-христиански человеколюбиво, но и в высшей степени верно при любом взгляде, сочетающем прошлое, настоящее и будущее. Люди приходят и уходят, а идеи переживают поколения. При этом хорошо известно и доказано на тысяче примеров, что давление и преследование конкретных идеологов и носителей заблуждений – каким бы жестким и справедливым оно ни казалось современникам – только увеличивает популярность самой причудливой идеологии у потомков.
Разумеется, в наши дни, во время экзистенциального противостояния с западным миром, мы вынуждены бороться и ограничивать в возможностях прямых врагов России. Во время любой войны важнейшее условие победы – стабильность тыла. Немногим больше столетия тому назад Россия упустила победы в двух важнейших для себя военных столкновениях именно из-за брожения за спиной действующей армии, практически свободной работы вражеских агитаторов в тылу.
Но всё равно настоящее идейное противостояние начинается там, где мы прежде всего имеем в виду не людей, которые что-то отвратительное ляпнули, записали и перепостили, а те идеи и идеологию, которую они представляют и чаще всего бездумно ретранслируют.
Самое любопытное, что весь свод ценностей, которыми оперирует противник, разбирается довольно просто. В наших условиях он восходит к двум источникам.
Первый – вкусы, предпочтения и умственные штампы советской и постсоветской образованщины, почти полностью собранные в определенном столичном слое и практически отсутствовавшие и отсутствующие за пределами мегаполисов. В этом малосимпатичном коктейле западничество XIX столетия превращается в простое предубеждение: «у них нормальная жизнь, а у нас – плохая». А фронда по отношению к любой власти, чтобы та ни предпринимала, также унаследованная от позапрошлого века, превращается в отрицание опыта России в принципе. И в его монархическом, и в революционном изводе.
В такой системе знание, а тем более любовь к реальной отечественной истории, к «отеческим гробам», да и к самому русскому пространству и людям, его населяющим, не предусматривается и не поощряется. Самоощущение – «живу, под собою не чуя страны» – растиражировано в сотнях тысяч экземпляров.
И второй источник всего этого непотребства – идеология современной западной потребительской, постхристианской цивилизации. Эта система мысли в своем последовательном нигилизме не видит ничего интересного и привлекательного за пределами биологического существования. Отдельный человек тут почти растворяется в цепочке потребитель – деньги – товар – деньги – потребитель, для него не существует опыта истории и предшествовавших поколений, только сводки экономического роста, пиар-технологии и маркетинговые сетки.
В принципе там нет и никаких надежд, кроме надежды больше съесть, получить, повидать, прежде чем, использовав все бонусы от качественной медицинской страховки, лечь в заранее прикупленную могилу на престижном кладбище.
Вся идеология врага – от «демократических ценностей» на американский лад до доморощенного картонного пацифизма – строится на одном единственном базовом принципе – тотальном отрицании Большого смысла, ради которого стоит жертвовать собой, желать процветания Отечеству, бунтовать против «естественных» законов деньгооборота. Отрицается Большой смысл истории («всё идет из ниоткуда в никуда, сплошная «контингентность»), Большой смысл гендерных различий (к чему нам дети?), Большой смысл человеческого призвания, происхождения и участи («проверь и отмени свои привилегии»).
И особое неприятие, вплоть до скрежета зубовного, вызывает Большой смысл России. В перестроечные годы в одном из прибалтийских журналов поэтесса Татьяна Щербина опубликовала даже специальную статью, где с пеной на губах доказывала, что у нашей страны нет никакого особого смысла: нет, никогда не было и быть не может.
Нынешние ниспровергатели русской культуры тоже сосредоточились на близких темах. При этом они отрабатывают даже не «методичку», как принято нынче говорить, они отрабатывают глубокие травмы подсознания. Для любой цепочки потребитель – деньги – товар Большой смысл разрушителен, так как несет тоску по утраченному Божественному образу в человеке.
Россия неотделима от Большого смысла, без него нашей страны, нас самих, нашей культуры просто не существует. Мы ведем борьбу за осмысленное мироздание, за тот взгляд на вещи и социальный мир, ради которого можно жить и идти на смерть. В противном случае человек, зачем он? Действительно, совершенно лишняя нагрузка на землю...
В нынешнем экзистенциальном конфликте и связанном с ним глобальном идеологическом противостоянии у нас сильные аргументы. Мы отстаиваем свою историю и свой взгляд на будущее, имеющий фундаментальный смысл.
Наших идейных противников можно пожалеть, понадеяться (хотя скорее всего эти надежды тщетны) на просветление их мозгов. Но только до той поры, пока они не поставляют оружие, убивающее наших людей. На этом месте любая идейная полемика прекращается.
