Теперь, когда вопрос установки памятника Дзержинскому на Лубянке перешел в умозрительную плоскость и лишился практического наполнения, можно и поговорить об остромодных социальных тенденциях, которые вскрыла эта история. И это, конечно, тренд, который называется cancel culture, или культура отмены.

Тренд шагает по миру, заходит он и в Россию – такой сверхновый и такой привычный нам, русским. Потому что мы привыкли переписывать свою историю.

Русская история – это история звезд и бездн; не только, впрочем, русская, но в русской это проявлено отчетливее всего – максимально яркие звезды, максимально глубокие и черные бездны. Такая судьба. Пытаться сделать из нее нечто усредненное, политкорректное – невозможно, это будет уже совершенно другая история и, что уж там, другой менталитет.

Сам термин «культура отмены» появился после движения MeToo и подразумевает публичный остракизм по отношению к тем, кто провинился перед «новой этикой». Провинился – держи публичный скандал; тебя «закэнселлят», лишат регалий, уволят. Отменят. Отменят.

Соответственно, термин считается новым и неразрывно связанным с «новой этикой». Впрочем, термин новый, а подход старый. Что делали, скажем, с советскими героями в эпоху перестройки и девяностых? Развенчивали, да. Ну или «кэнселлили».

Этимология на самом деле жутковатая. Вот тебе, например, не нравится кто-то, и ты на него нападаешь. Можно использовать слово «нападаешь», как это сделала я. Можно использовать слово «травить», но звучит оно с какими-то негативными коннотациями, не правда ли? Словно ты борешься не за все хорошее против всего плохого, а толпой нападаешь на одного... даже если это так и есть. А вот слово «кэнселлить» модное и не имеет пока тех же коннотаций, что и «травля».

Но ведь, строго говоря, «кэнсел» – это «отмена». «Кэнсел-культура» – это подход, при котором ты отменяешь человека или явление, которые тебе не нравятся. Вот они были, а вот ты добился того, что их нет.

Например, была в «Мандалорце» Джина Карано, забанила несколько активистов BLM – и вот ее нет. Ее отменили. Закэнселлили. Не будем обольщаться, у большинства людей память рыбок гуппи, и послезавтра никто не вспомнит ни Джину Карано, которая ушла в малоизвестный, практически безымянный проект после «Мандалорца», ни эпизод с ее «отменой». Этика новая. Термин новый. Стратегия старая.

После развала Союза апологеты демократии попытались отменить семьдесят лет истории нашей страны. Закэнселлить. Как будто все, что было в это время – электрификация, рост грамотности, победа в Великой Отечественной, индустриализация, запуск человека в космос и многое другое – этого не было, а от чего не отмахнуться, то было случайно, вопреки всему и словно бы по ошибке.

Не было ничего, чем стоило бы гордиться, а только кровь и смерть, за которые надлежит каяться, и каяться, и каяться. Переписанная история – судорожно вдавленная в клавиатуру клавиша «кэнсел». Отмена.

Дзержинский, разумеется, спорная историческая личность; назовите, впрочем, хоть одну бесспорную, кроме Христа. Но Дзержинский – это история нашей страны, кровавая и блистательная. Мы жали на клавишу «кэнсел» тридцать лет, и только-только начало ослабевать давление, как «культура отмены» обрела свое имя и новые силы.

Очень хорошо, что вещи теперь названы своими именами, но нам бы передохнуть, а нашей истории – восстановиться после периода яростного ее отрицания.

Отмените кровь и смерть из русской истории, отмените падения, отмените плохое – и не будет взлетов, не будет блеска, не будет славы гордой империи, потому что одно неразрывно связано с другим. Отмените сейчас всех, кто не вписывается в «новую этику» – и мир потеряет краски, поблекнет под новым этическим тоталитаризмом. Не будет литературы, не будет искусства, потому что только конфликты наполняют их живой кровью, только те, кто выбиваются из строя, становятся мясом для художественных образов.

Невозможно отменить все, что не вписывается в этические лекала, актуальные на данный момент. Да и слишком много тогда приходится отменять; тем более что этические лекала из года в год меняются, и то, за что сейчас принято «кэнселлить», было нормой еще двадцать, даже десять лет назад. Чем строже этические нормы, тем прилизаннее должна быть история? Но история уже свершилась, и мы должны набраться смелости смотреть в глаза хотя бы ей, если уж в настоящем отменяют одного нарушителя за другим, одного за другим.

Наша история – это звезды и бездны; и только если мы наберемся смелости смотреть в собственную бездну, мы сможем построить новый мост к звездам. Но невозможно отменять бездну. Невозможно.