17 марта 1991 года состоялся единственный в истории СССР всенародный референдум – как раз о судьбе этого самого СССР. Принято считать его «упущенным шансом»: мол, народ-то проголосовал за, но его не послушались, и к концу года вон как нехорошо получилось.
На самом деле с 30-летней дистанции видится по-другому. И именно от сегодняшней даты как точки невозврата логично отсчитывать грустную годовщину форсированного и неотвратимого краха советско-союзной государственности. Кризис-то и до этого дня прекрасно разрастался и углублялся, его предпосылки и проявления – предмет отдельного рассуждения. Но окончательный приговор был политически запрограммирован и в формулировке вопроса, да и в самом факте объявления референдума.
Вот о чём Советская власть и её партийный авангард спрашивали граждан: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?». Что здесь не так? Всё не так. Начиная собственно с предмета сомнений и обсуждения.
Этот предмет вообще-то был чёрным по белому записан в Конституции СССР: и про Союз, и про суверенность, и про равноправие, и про гарантии прав и свобод. И вот верховное руководство вдруг ставит вопрос о том, уместно ли ему и гражданам исполнять Основной закон собственного государства или ну его. Есть в этом что-то странное, не находите?
Может быть, вот где нерв и суть: в «обновлённой федерации»? Но «обновляемость» же заложена в саму тысячелетнюю историческую природу российского союзного государства. Россия по определению – единство множества разнородных земель и народов. Это очень динамичная конструкция, сложенная из общих интересов, противоречий и даже кризисов. Содержать эту конструкцию в гармонии или хотя бы равновесии, то есть постоянно и неустанно обновлять – и есть повседневная работа государственной власти. А если уж ситуация вдруг вышла из-под контроля и диалектика развития перестала быть томной – что ж, с кем не случается. Значит, и меры нужны чрезвычайные, вплоть до революционных – как раз то самое решительное обновление и есть. Тоже, в общем, трудовые будни государственного управления.
Чтобы совершать революционные преобразования и при этом увернуться от потрясений – да, ответственной власти не зазорно лишний раз посоветоваться с народом. Но для этого, как минимум, надо обстоятельно разъяснить, что за обновление такое нам предстоит пережить и зачем. Объяснить очень предметно: с готовым планом решения на руках. Чисто по-инженерному.
Вот свежий аналог из совсем недавнего прошлого, из российской политической практики 2020 года. Задумано ни много ни мало чуточку сменить государственный строй. Дело житейское: всего-то надо подправить Конституцию и получить на это карт-бланш от граждан, потому что народ и есть источник власти. И вот глава государства не стесняется обстоятельно и подробно разъяснить мотивы, суть и задачи задуманных преобразований, предлагает продуманные и подготовленные формулировки. И уже этот конкретный вопрос после подробного обсуждения выносится на референдум. Как дальше власть справится с реализацией предначертанного и всенародно одобренного – это вопрос исполнения. Но пока что всё по инструкции и по здравому смыслу.
- Почему не любят Горбачева
- Как ОМОН мог предотвратить развал СССР
- Ельцина надо простить и забыть
Горбачёв же со своим лозунгом «обновлённого Союза» на конкретику размениваться не стал, а просто обратился к советскому народу не с продуманным планом, а с философским вопросом «А не спеть ли мне песню?». Но то всё процедурные формальности. По ходу перестроечной борьбы с партийной бюрократией ими не грех и пренебречь. По существу-то что? Вот государство получило от народа мандат на сохранение Союза и его «обновление». Ну так обновляй – чего стоим, кого ждём?
И ещё один наводящий вопрос: а зачем огород городили с референдумом? Ведь если правильно понимать сущность тогдашнего политического строя, это получается «масло масляное», бутафорское излишество. Советская власть по природе своей – она сама и есть референдум. Это форма прямого народовластия, когда полномочия по чёткой вертикали последовательно передаются снизу вверх: от народных масс открытому сословию политических управленцев. Да-да, именно сословию – коммунистической партии; и именно открытому – можно записаться, взвалить на себя обязательства и осуществлять власть. Теоретически. На самом-то деле мы знаем, что советская сословность эволюционировала в конце концов в то же самое горькое убожество, что и любая другая: в неуклонный отказ от обязательств и неуклонное расширение привилегий придворного боярства с последующим их жадным шкурным переделом. Кто бы мог подумать.
Так вот. По состоянию на 1991 год нетрудно было догадаться (а задним-то числом это и вовсе очевидно), что советско-союзная форма государственности влетела в чудовищный системный кризис. Да, красный проект государственного строительства в своё время вытащил Россию из Смуты, качественно модернизировал и вознёс на недосягаемые вершины совершенства. Но к описываемому периоду он впал в унылую деградацию и объективно нуждался, в свою очередь, в революционной перезагрузке. Не нужно бояться звонкого слова: это всего лишь подгонка практики государственного строительства под объективные проявления закономерностей исторического развития. В идеале – на опережение.
Как нам сейчас доподлинно известно, обновление свелось к самоликвидации. И сегодня, через 30 лет, даже нет нужды уличать тогдашние столичные и национально-республиканские партноменклатуры в злоумышлении на предательство и демонтаж государства. Для чистоты выводов мы вообще можем всех горбачёвых, кравчуков, ельциных, яковлевых, шеварднадзе по умолчанию записать в дипломированные спасатели Отечества. От этого итог не изменится.
Печальный исторический факт в том, что ни к адекватному пониманию, ни к исполнению такой перезагрузки тогдашние советские элиты готовы не были. Как и их предшественники накануне революций 1917 года. Поэтому в перечисленных несуразицах с союзным референдумом 1991 года мы видим не политическую волю и не план преодоления кризиса, а расписку в беспомощности. Это была заявка на самоликвидацию советско-союзной формы государственности – то есть сразу двух её составляющих одновременно.
Конец, наверное, можно было отменить – почему бы не пофантазировать. Но государственная власть, погрязшая в сословной деградации, не может быть способной на планомерные проектные преобразования, хоть ты её удвоенной легитимностью вооружи. Поэтому решение проблемы неминуемо сводит к майдану и концу.
И это главный исторический урок референдума обречённости 17 марта 1991 года.
