В 2021 году исполняется сто лет Евразийскому движению. Хотя некоторые исследователи указывают на книгу Н. С. Трубецкого «Европа и человечество», вышедшую еще в 1920 году, все же обычно годом рождения движения признается 1921-й, год выхода первого евразийского сборника «Исход к Востоку».
Хотя эра расцвета движения оказалась недолгой – к середине 30-х оно, казалось, окончательно выдохлось, оставленное самими своими отцами-основателями: Трубецким, Алексеевым, Савицким, разочаровавшимися и порвавшими с ним всякие связи – все же самому понятию «евразийство» суждена была долгая жизнь. И сегодня оно, правда, многажды уже переосмысленное, находит себя, например, в «Евразийском экономическом союзе» Нурсултана Назарбаева (2015) – как чисто прагматично-хозяйственной модели, или «неоевразийстве» Александра Дугина, как модели чисто интеллектуально-геополитической.
«Блеск и нищета» евразийства, его притягательность и двусмысленность – в самой его природе. Движение рождалось в среде русской эмиграции как консервативная реакция на тектонический революционный слом начала ХХ века. Евразийство и стало мировоззренческой реакцией на эту катастрофу, и на европейский выбор Петра, приведший Русский корабль на рифы революции. В этом смысле определение евразийцев, которое дал Ф. А. Степун – «славянофилы эпохи футуризма» – очень верно. Понятен и первоначальный энтузиазм первого поколения евразийцев, нашедших новый «идеологический берег» и воодушевленно кричащих: «Земля! Земля!».
Наверное, соблазнительно было увидеть корень всех зол в Петре и Европе, а настоящую родину России – не в Киеве, Новгороде и Старой Ладоге, а в Монгольской Орде: «Россия – наследница не Киевской Руси, а Монгольской монархии», безапелляционно заявлял князь Николай Трубецкой. Что давало сладостную возможность посмотреть на закат Европы с позиции блоковских «скифов», а отчасти даже и примириться с большевизмом, в калмыцких скулах и восточном прищуре которого так и сквозила Евразия. Конечно, это был взгляд слишком эмоциональный, что вообще многое объясняет в евразийстве. И увлечение им таких разных и по-настоящему умных людей, как экономический географ П. Н. Савицкий, филолог-лингвист Н. С. Трубецкой, религиозные философы Л. П. Карсавин, Г. В. Флоровский, Г. П. Федотов, историк Г. В. Вернадский, музыкант и писатель П. П. Сувчинский, историк церкви А. В. Карташев, и бурную пену движения, и быстрый откат, и охлаждение.
Что привлекало и продолжает привлекать в евразийстве, и вообще является фундаментальным «закладным камнем» евразийской идеи – так это взгляд на Россию как на отдельную цивилизацию, которую нельзя однозначно отнести ни к Востоку, ни к Западу. Россия как целостный закрытый мир, имеющий свою природу, свои основания – вот что лежит в идейной основе евразийства, влечет к нему и позволяет евразийской идее вслед за очередным крахом переживать новые возрождения.
Но если сила евразийской идеи в русской самоцельной державности, то ее слабость – в чрезмерной политизированности и прихотливости фундаментальных постулатов. Первое мгновенно приводило движение к расколам (уже к середине 20-х годов ХХ века оно стало разваливаться на ортодоксально правое и левое, симпатизирующее сталинизму), второе – к отходу от него серьезных мыслителей, которые не могли, конечно, не ощущать догматической шаткости движения. В самом деле: монгольская степь уводит в Китай, византийский выбор – к Римской империи Константина-Юстиниана, сочетать эти полюса в одном смысловом поле оказывается непросто. Да еще и вкупе с заклинаниями о «туранской расе» (продукте метисации монголоидов и европеоидов), притом что исторически Туран всегда противостоял и Персии, и Византии. Играть в эти четырехсторонние шахматы пробовали многие, но гроссмейстеров так, кажется, и не появилось. И, конечно, игра эта сразу переводилась в сферу геополитики, где талассократы (морские державы) противостояли теллурократам (державам сухопутным) и где никак было не обойтись без Хэлфорда Макиндера с его милым русскому сердцу Хартлендом.
Однако отец геополитики Макиндер исходил совсем из иных установок, нежели евразийцы, его Хартленд (Срединная земля) включал в себя часть Евразии и Германии, настоящая же цель его построений была следующая: ни в коем случае не допустить союза Германии и России, страшного и гибельного для Британии. Именно идеи Макиндера легли в основу британской стратегии Первой мировой войны. И замечательно, что после того, как цели Первой мировой были англичанами достигнуты, они обратили свое благосклонное внимание на... евразийство. Оторвать Россию от Европы (прежде всего от Германии) и утопить ее в азиатском море – понятный смысл британской стратегии, и понятно, почему они с такой симпатией смотрели на евразийство. «Исход к Востоку» – в Туран, Тартарию, Китай, только подальше от Европы – вот, с точки зрения наших «геополитических партнеров», лучший для России «исход» (да еще и с мессианским прицелом).
- Как не превратить валютный союз в долговой
- Четверть века спустя – вперед, к Союзу
- Глобальное евразийское партнерство составит конкуренцию проектам США
Стоит ли удивляться, что евразийское книгоиздательство, учрежденное на деньги английского миллионера-востоковеда Генри Нормана Сполдинга в 1923 году, и «Евразийский временник», альманах движения, выходивший с 1921 по 1931 год, неизменно спонсировались англичанами. Что не укрылось, конечно, и от русских европейцев. Так, Петр Струве, стремительно в это время превращающийся из либерала-западника в ортодоксального русского монархиста, в 1929 году писал: «...ненавидящий Россию Запад, отталкиваясь от большевизма для себя, приемлет большевизм для России и хлопает по плечу европофобов-евразийцев. И, может быть, не случайно евразийство вскормлено в Англии и оперилось литературно при английской помощи. Не случайно, вообще, что многие несоциалистические английские политики всё ещё не могут решить, бороться ли им с большевизмом или его поддерживать» (П. Струве, «Дневник политика»).
Столь непростая в своем зачатии, история евразийства и позднее оставалась столь же витиеватой. Младенческие болезни движения – предельная политизированность и сугубая избирательность фактов – свойственны и его поздним версиям. Впрочем, неизменно привлекательным остается и его вечное основание: Россия – самостоятельная держава, не Восток и не Запад. И все же от евразийства (теперь уже, конечно, неоевразийства) всегда веет каким-то немного вчерашним днем. Оно как будто вечно опаздывает во времени. Может ли Россия отказаться от своей общей с Европой истории? От своих духовных корней: Второго Рима (Константинополя), да и Первого? Отказаться от Петербурга? От Пушкина? Чайковского? Менделеева? Конечно, это было бы странно. Особенно сегодня, когда европейский мир трещит под натиском нового (BLM-ЛГБТ) варварства, когда уже летят в огонь классические памятники и книги. А России, кажется, вообще суждено остаться последней на свете Европой.
Нет, сколько бы ни была Россия замкнутым на себя миром, ей не уйти от мировых вопросов, никогда не стать ей ни евразийским «вторым Китаем», ни «Островом Россия», ни «национальным государством», подобным европейским. Потому что в сердце ее стучится пепел империй, и сама она – больше, чем Европа, или Азия, или даже их синтез. Россия сама – Империя империй: последняя империя, империя последних времен, эсхатологическая, если угодно, империя. Вот об этом и правда стоит поразмышлять. И в этом смысле концепты ЕвроСибири (ЕвроРоссии) Гийома Фая, или России как цивилизации Севера, о которой говорит сегодня Олег Розанов, выглядят гораздо более многообещающими.
В самом деле, если Россия не Восток и не Запад, что же она тогда в географическом (хотя бы) смысле? Конечно же, она – Север! Давайте уже наконец посмотрим на себя в планетарных (как это только и возможно, говоря о России) масштабах. Мы увидим колоссальную территорию, стягивающуюся к Северному полюсу и венчающую собой всю нашу планету. Это и есть наш мир: мир близких, как нигде, звезд, мир белого безмолвия, полюса всечеловеческого духа. Мир, откуда открывается свой, новый, огромный и во многом иной взгляд на все: и на Америку, и на Китай, и на Европу, и на Азию.
Еще Пушкин заметил: «мы – судебный приказ Европы». Да, мы судим обо всем, судим по-своему, и имеем на это право. Мы достаточно велики, и обладаем достаточно широкой душой (что доказали Пушкин и Достоевский), чтобы вместить все вещи этого мира и иметь обо всем свое мнение, а любое чужое – мерить своим аршином. А если кому-то это не нравится – ему придется просто с этим считаться. Поскольку мир без России не имеет смысла: ни для нас, ни для вас, наши дорогие друзья и партнеры, даже если вы это до сих пор и не поняли.
