Память семнадцатого года перестала разделять нас

Надвигается 2017 год – столетняя годовщина событий, которые не только изменили исторический путь нашей страны, но, по точному выражению Джона Рида, потрясли весь мир.

В обществе до сих пор не прекращаются споры о том, что потеряла и что приобрела Россия в результате Великой Русской революции, и даже о том, можно ли считать эту революцию великой и русской. Наверняка накануне грядущего юбилея эта полемика окажется в центре публичного внимания.

Во Всемирном Русском Народном Соборе решили сыграть на опережение и в последних числах ноября провели ставропольский форум ВРНС под девизом «1917–2017. Уроки столетия».

Ставропольская площадка, куда ежегодно собираются ученые, политики, публицисты из разных уголков России и Закавказья, стала своего рода пробной лабораторией для ожидаемой общенациональной дискуссии.

Пожалуй, главный вывод, который я сделал для себя лично, окунувшись в атмосферу исторических реминисценций, – память семнадцатого года перестала разделять нас на два враждебных лагеря.

Да, оценки тем событиям давались самые разные, порой прямо противоположные.

Для кого-то революция была закономерным явлением, вызванным объективными причинами, вызревавшими внутри русского общества. Кто-то рассматривал ее в контексте заговора элит и вмешательства внешних сил, как попытку искусственного конструирования истории.

Но даже на крайних полюсах редко ощущалось стремление перенести противоречия столетней давности в сегодняшний день, продолжить гражданскую войну с не желающим сдаваться противником.

Напротив, складывалось впечатление, что мы стали единым народом, преодолевшим разделение и способным, при всем многообразии мнений, спокойно обсуждать и анализировать крутые повороты своей судьбы.

Объективные факты свидетельствуют – несмотря на две глубокие социальные ломки и тяжелейшую в мировой истории войну, ХХ век для России не может считаться «потерянным столетием».

Он принес не только великие утраты, но и великие приобретения.

По таким важным показателям человеческого потенциала, как душевой доход, продолжительность жизни, уровень образования, Россия поднялась в мировых рейтингах. Например, российский душевой ВВП по ППС в 1913 году составлял 98% от среднемирового, в 1973-м – 148%, в 2013-м – около 160% (данные 1913 и 1973 года приводятся по Энгас Мэддисон, «Контуры мировой экономики в 1–2030 гг.», данные 2013 года по оценке Всемирного банка).

Это значит, что потрясения не задержали поступательного развития нашей страны, и мы развивались быстрее, чем планета в целом.

На протяжении последних десятилетий уделяется значительное внимание демографическим потерям ХХ века (среди которых сталинские репрессии, великий голод 30-х годов), но почти упущены из виду демографические достижения советского периода.

И если послевоенные успехи общедоступной советской медицины, которая к середине шестидесятых вывела наш народ в группу мировых долгожителей, достаточно хорошо известны, то почти совершенно выпал из публичного поля зрения факт резкого снижения смертности в двадцатые годы, когда миллионы беднейших крестьян, получивших в результате аграрной реформы землю, перестали страдать от хронического недоедания.

Для объективной оценки эпохи нам, безусловно, нужно знать все ее стороны: как темные, так и светлые.

Еще один важнейший вывод, сделанный в ходе дебатов – несмотря на радикальные социальные перемены, мы остались единой, преемственно развивающейся цивилизацией.

И в дореволюционной, и в советской, и в постсоветской России мы сохранили общий культурный код, единые понятия о добре и зле. Многие участники Ставропольского форума выразили согласие со словами святейшего патриарха Кирилла: «В СССР, несмотря на декларативный атеизм советского государства, во многом доминировали христианские ценности и традиционная этика... что так ясно представлено в нашем советском кинематографе и нашей советской литературе».

Форум оставил много открытых вопросов, дискуссия по которым будет продолжаться и дальше. Невозможно дать единую оценку советскому общественному опыту, как в принципе невозможно достичь всеобщего единомыслия.

Однако большинство участников сходилось на том, что, какими бы достойными целями ни вдохновлялись творцы перемен, ради их достижения нельзя отказываться от своего прошлого, нельзя пренебрегать наследием и традициями предков, тем более – насильно выкорчевывать это наследие.

Здесь нередко проводились исторические параллели – радикализм двадцатых встречал такое же осуждение, как радикализм девяностых. Нельзя отрекаться от старого мира, если это мир твоих дедов и прадедов.

Назревающее в обществе примирение, завершение вековой гражданской войны в умах, требует какого-то монументального свидетельства.

Но порой неразрешимым выглядит вопрос: а как может выглядеть памятник обеим сторонам конфликта? Да возможен ли он вообще?

Если встать на политическую точку зрения, если искать в событиях столетней давности «свою» и «чужую» партии – ответа найти не удастся. Решение может возникнуть только из общенациональной трактовки истории, где народ воспринимается как большая единая семья.

Стоит представить себе, что в гражданской сече сошлись и пали два ваших деда, два прямых предка, два равно дорогих и близких человека – и тогда на первое место в символике монумента выдвинутся не триумф или обида, а сострадание и скорбь.

Потрясший Русь раскол надо воспринимать не как битву «своих» и «чужих», а как внутрисемейную драму – так, как ребенок переживает расставание своих родителей, как мать печалится об усобице своих сыновей.

И тогда все встанет на свои места. Мы сумеем заново собрать расколотую на фрагменты национальную правду, которая станет нашим верным проводником в будущее.