В начале марта на Первом канале выступят дуэтом писатель Алексей Иванов и тележурналист Леонид Парфенов, вместе они сняли фильм об Урале – «Хребет России». Их объединяют год съемок, 20 тыс. километров в пути, 112 городов и деревень Пермского края, Башкирии, Свердловской, Тюменской и Челябинской областей. Запуск сериала предваряется выходом одноименной книги Иванова. ВЗГЛЯД расспросил писателя о том, что связывает книгу и фильм, об опыте работы с Павлом Лунгиным и читательских претензиях.

– Вы писали книгу под телефильм или наоборот, фильм снимался на основе книги?
– Проект изначально замышлялся как двуединый. Все делалось параллельно. Книга с фильмом во многом не совпадают. В оценках, в наборе мест и событий, различаются по глубине и широте освоения материала. В этом смысле фильм гораздо уже, чем книга. А облик телепроекта, конечно, определил Леонид.

Все офигеть какие специалисты, один Иванов дурак, ничего не знает

– Что для вас телевидение? Возможность выйти на более широкую арену, может быть, заняться просвещением зрителя?
– У меня нет таких амбиций, я не собираюсь что-то улучшать или изменять на телевидении. Просто это и хорошее средство просвещения, и единственный информационный ресурс, который транслирует контент в любую точку, доводит его до любого человека. Без телевидения современная культура невозможна. Правда, есть телевидение как идея, а есть конкретная практика. Как идея оно великолепно. А как конкретная практика в нынешней России оно, конечно, во многом оставляет желать лучшего.

– Сниматься понравилось?
– Знаете, я затеял все это не для того, чтобы пролезть на экран. Сначала я думал, что меня в кадре не будет, но Леонид посчитал, что мне необходимо участвовать. Я не мог спорить с таким профессионалом, как Леонид, и согласился с этим раскладом. Но если у меня когда-нибудь будет другой подобный проект, я все-таки попытаюсь не сниматься.

Книга Иванова написана в новом жанре «иденти» (фото: обложка книги)

– Книгу «Хребет России» уже отнесли к жанру «иденти». Причем термин был придуман специально для вашей книги. Что это такое?
– Говоря упрощенно, речь идет именно об идентификации какого-либо региона. Я бы не сказал, что это новый жанр. Просто исключительно редкий, такой же, как, например, жанр мениппея, в котором мы знаем едва ли не единственное произведение – роман «Мастер и Маргарита». Впрочем, «Рукописи не возвращаются» Аркадия Арканова – тоже мениппея… Но иденти, в отличие от мениппеи – жанр постмодернистский. Проще всего провести параллель с фэнтези, родоначальником которого является Толкиен. Осмысляя европейский фольклор с традиционной, немодернистской точки зрения, Толкиен мог бы создать либо монографию, либо литературную сказку. Но он не сделал ни того, ни другого – он создал фэнтези. Точно так же, если подходить к вопросу идентификации региона с традиционных позиций, получится либо краеведческий труд, учебник региональной истории, либо путеводитель. А я не стал писать ни того, ни другого, а то, что получилось, вполне заслуживает отнесения к особому жанру. Аналогом можно считать книгу Питера Акройда «Лондон. Биография», дальним прообразом – «Альгамбру» Вашингтона Ирвинга.

– Обычно книги, связанные с телепроектами, выходят уже после показа. Как, например, в случае «Намедни» Леонида Парфенова. С «Хребтом России», видимо, будет наоборот – сначала книга, потом – вскоре – фильм. Как вы думаете, для зрителя-читателя есть разница?
– Полагаю, это имеет значение только для маркетологов. Фильм будет способствовать продаже книги, поэтому издание приурочено к телепремьере. Это исключительно маркетинговая вещь. На самом деле книгу можно было выпустить и год, и полтора года назад.

– Новая книга, очевидно, совершенно не похожа на другое ваше произведение, касающееся истории и географии региона, – «Message: Чусовая».
– «Чусовая» – чисто краеведческий текст, к иденти он не имеет никакого отношения. Это монография о реке. А «Хребет России» – художественный текст, это не научпоп.

– «Хребет России» анонсируется как книга об основах нашей страны. В какой степени она об Урале и в какой – о России в целом?
– На такой вопрос довольно сложно ответить. Это все равно что спросить, насколько одна грань алмаза существует сама по себе и насколько она связана с алмазом. Думаю, история Урала репрезентативна для России. Конечно, какие-то собственные форматы тут есть, но они сугубо русские. То, что описывается, характерно для страны. Это история России с точки зрения Урала.

– Данная работа – не первый ваш опыт по созданию литературной основы для фильма. Картина «Царь» Павла Лунгина снята по вашему сценарию. Кто-то считает, что Россия времен Грозного показана там слишком приглаженно – не хватает «родимой грязи». А патриоты, напротив, ругают «Царя» за очернительство. Вы были готовы к таким диаметрально противоположным, крайним реакциям?
– Честно говоря, не был. Потому что фильм, по-моему, не является ни чернухой, ни агиткой. Это нормальный художественный продукт. Кто от него чего ожидал – другой вопрос, проблема тараканов в головах у людей, а не фильма. В принципе, в полярности оценок нет ничего удивительного, так и должно быть. Однако не следует подходить к «Царю» исключительно с точки зрения соответствия исторической реальности. Потому что определенная редукция, упрощение – норма жанра. От этого никуда не деться, этим все занимались, и оценивать фильм, как учебник истории, – абсурд.

#{interview}– То есть от художественного произведения вообще не следует требовать достоверности? А то, например, есть мнение, что Россия при Грозном жила гораздо лучше, чем показано.
– «Царь» – не энциклопедия российской жизни того времени. Россия в то время очень по-разному жила. На Урале по-одному, на Яике – по-другому, на Дону – по-третьему, в Поморье – как-то еще. Это такие разные жизни, что их сложно уравнять друг с другом. Заявлять, что Россия жила иначе, – бессмысленно. Мне кажется, что эти претензии обусловлены не тем, как изображена русская жизнь, а тем, что людям хочется самовыразиться за чужой счет, – продемонстрировать свою историческую компетентность или выместить какие-то комплексы. Это не имеет отношения к художественному продукту. Судить нужно о степени художественности, а не о степени соответствия тем реалиям, о которых человек прочитал у Руслана Скрынникова, Бориса Флори или других специалистов по эпохе Грозного.

– А как, по вашему впечатлению, восприняли книгу «Летоисчисление от Иоанна» – литературную версию «Царя»?
– Очень часто высказывается претензия, что митрополит Филипп и царь изображены ровесниками, тогда как на самом деле они ровесниками не были. В обнаружении этой исторической ошибки нет никакого научного достижения. Я тоже умею читать Википедию. Все офигеть какие специалисты, один Иванов дурак, ничего не знает.

Филипп действительно был на 20 с лишним лет старше Ивана Грозного. Но ведь книга писалась для фильма, где роли Филиппа и царя были предназначены для Янковского и Мамонова, между которыми возрастной разрыв гораздо меньше. Грозному на момент действия было лет 35–40, а Филиппу – в районе 60. Филипп в фильме примерно того возраста, что в действительности, а царь староват. Но если Павел Семенович собирался в роли царя снимать Мамонова, которому под 60, то не мог же я изобразить Филиппа 80-летним старцем – пришлось сделать их ровесниками. К тому же книга писалась не для того, чтобы создать жизнеописание Филиппа, а для того, чтобы продемонстрировать идею, которая, как я считаю, лежит в основе изображаемого конфликта. С точки зрения идеи не важно, были герои ровесниками или нет.

– Состоялось ли «Летоисчисление от Иоанна» как самостоятельный литературный проект?
– Абсолютно. Конечно, я ее не написал бы, если бы не писал сценарий, поскольку, в принципе, Иван Грозный – не моя тема. Но раз уж я вошел в материал, захотелось высказаться также и в чисто литературном формате. Жалко, что книга была оценена как какая-то поделка, наскоро перелицованный сценарий, – все это глупости. Сценарий был написан в 2007 году, и у меня была масса времени, чтобы как следует поработать над текстом. Я выстроил его по принципу, восходящему к русской иконописи. Точно так же, как к иконе нельзя предъявлять тех же требований, что к картине, от этой книги нельзя требовать традиционной художественности. Здесь, например, нет психологии, точно так же, как икона – это не психологический портрет человека. Здесь на равных присутствуют реальное и сакральное – как на иконе рядом с людьми могут быть нарисованы ангелы и черти, так и у меня фигурируют всадники Апокалипсиса, саранча и тому подобные вещи. Иконичность этого текста никто не увидел, хотя это типичная постмодернистская игра. Это, примитивно выражаясь, попытка сделать фильм ужасов на основе Апокалипсиса, а не на основе европейской демонологии, как это обычно бывает.

– Не собираетесь ли вы вернуться к романам?
– Пока нет. Мне очень понравилась работать в телеформате, даже больше, чем писать сценарий для художественного фильма. Потому что путешествовать по земле, просто по земле, по которой ходишь, – ни с чем не сравнимое ощущение. И если ты можешь его передать адекватно в тексте или в кадре, то это затягивает не хуже наркотика.

– То есть можно ожидать новых телепроектов, хотя в роли ведущего вы предпочтете не появляться?
– Ну, может быть, не телепроектов, но, во всяком случае, фотокниг, где история сопрягается с ландшафтом, выявляются новые смыслы, – это дело очень увлекательное.