В конце прошлого сезона молодой коллектив сыграл свою первую не студенческую премьеру – «Захудалый род» по роману Николая Лескова и твердо заявил права на положение одного из театров, диктующих тенденции, вдохновляющих дискуссии и определяющих течение театрального процесса. Женовачи открыли альтернативу так называемому альтернативному искусству, подтвердив неугасающую ценность классического театра и доказав неколебимость и вечную необходимость нравственных идеалов – на сцене и вне ее.

Обращение к прошлому в стремлении постичь настоящее – так можно было бы определить эстетический принцип этого театра. Во всяком случае, таким он представляется теперь, в самом начале его пути.

Анна Рудь в роли матери Обломова

«Обломов», в интерпретации Студии театрального искусства окрещенный «Об-ло-мов-щиной», – одно из тех произведений русской литературы, где больше вопросов, чем ответов, но в самих вопросах этих удивительным образом возникает предельно точный образ общества, во всей его парадоксальности, несовершенстве и… прелести.

«Об-ло-мов-щина» – это студенческая работа женовачей, ныне восстановленная и введенная в репертуар Студии театрального искусства. С этой точки зрения она должна предшествовать, а не следовать за последней премьерой – «Захудалым родом». Из-за этого хронологического несоответствия, неизбежного стремления сравнить два спектакля велика опасность не оценить по достоинству, возможно, не самую зрелую, однако во многих отношениях уникальную работу.

Слабые стороны постановки налицо. Однако они настолько очевидны, очевидно нескрываемы, что это совершенно обезоруживает. Длиннейшие, абсолютно нетеатральные диалоги и монологи, избранные для инсценировки, неизбежно приводят к ощущению затянутости спектакля. Динамичные, яркие, привлекательные для актеров сцены романа, напротив, отсутствуют все до одной. Из «Обломова» выделены самые важные с точки зрения характеристики заглавного персонажа отрывки, естественные в ткани романа, но странно и неуместно порой смотрящиеся на сцене. В этой – явно во вред себе – упорности режиссера Германа Сидакова чувствуется твердый умысел, не менее как острое желание разгадать гончаровские загадки и отделить агнцев от козлищ в этой истории, где так смутны образы добра и зла.

Сергей Аброскин в роли Ильи Ильича Обломова и Татьяна Волкова в роли Ольги Сергеевны Ильинской

Необычен и исполнитель роли Обломова Сергей Аброскин. Более по-человечески естественного, буднично непосредственного артиста, который на сцене был бы так непохож на актера, кажется, трудно представить. В нем чувствуется неуправляемость, неровность, он играет стихийно, опасно балансируя на зыбкой границе, проходящей между театром и не театром, и каким-то чудом сохраняет равновесие. Обломов в халате, Обломов лежащий, Обломов дремлющий и обедающий – этих ипостасей главного героя даже близко нет в образе, воплощенном Аброскиным. Обломовские мечты, наивность, влюбленность, голубиная нежность – это есть. Этот кристальной чистоты Обломов в самих недостатках своих – невиннейшая жертва, и публика вслед за режиссером не может не дарить его искренней симпатией.

Однако «об-ло-мов-щина» то и дело омрачает бытие ясноглазого Обломова. Или все-таки не омрачает? Определившись без малейших колебаний с образом своего героя, режиссер так и не решился вынести приговор загадочной «об-ло-мов-щине». Няньки да мамки, мужики да дядьки, девки да парни шуткуют и резвятся в светлых грезах Обломова. Прелестный и простой патриархальный уклад, никуда не стремящийся, ни во что не развивающийся, наделил его ленью и апатией. Однако как-то неловко судить и винить этот светлый мир, больше – чего скрывать – похожий на идиллию, чем на вместилище порока.

Это «об-ло-мов-щина» звучит заклинанием, заставляющим всех вокруг видеть и мыслить по-обломовски. «Casta diva» настырно пробивается сквозь милые деревенские напевы, Ольга (Татьяна Волкова) бывает навязчива и жестока, а Агафья Матвеевна (Ольга Калашникова) пожалуй что и прелестна со своими сушеными яблоками и толченой корицей… Но нет, в следующее мгновение режиссер вырывает публику – и почему-то кажется, что и себя самого, – из этого дурмана неприятным стуком в стекло и резкими звуками мужского хора – тоже патриархального, но уже агрессивного и пугающего.

Что-то есть в этой нерешительности, раз и сам Гончаров до конца не избавился от нее. Любить и обвинять, влечься и отвергать, теряя ориентиры и забывая о принципах, – такую странную игру предлагает Студия театрального искусства, на все недоумения и укоры отвечая протяжно: «Об-ло-мов-щина».