Эта осень богата значительными театральными гастролями. Еще не утихли страсти по Джорджо Стрелеру, чьи спектакли играли в Малом театре, а Международный театральный фестиваль «Сезон Станиславского» уже представил зрителям «Фауста» в постановке Эймунтаса Някрошюса литовского театра «Meno fortas», за которым последует нашумевший петербургский «Король Лир» Льва Додина.

Московские театралы души не чают в Эймунтасе Някрошюсе. Его театр «Meno fortas» стал чем-то вроде флагмана народного интеллектуального искусства.

Народного, конечно, не в полном смысле, – случайная публика на Някрошюса не ходит. Но всякий уважающий себя претендент на звание зрителя, отягощенного интеллектом, его спектакля не пропустит ни за что.

Надо сказать, что для такого рода аудитории искусство этого режиссера подходит идеально. С одной стороны, в нем на первый взгляд никогда ничего не понятно. А это несомненный признак глубины мысли и авангардного зерна.

С другой стороны, если хорошенько подумать, всегда можно найти для происходящего на сцене толкование, а то и несколько, что тоже хорошо, – значит, ты не последний человек в этом обществе и высокое тебе не чуждо.

Чего-таки не делают «из чего хотите»…

Сцена из спектакля «Фауст»

Някрошюс – типичный представитель monstre sacré среди режиссеров. Для нашей скифско-азиатской местности он воплощение европейского театра. Однако, что приятно, воплощение все-таки родное, поскольку взращенное в московском ГИТИСе.

Как истинный патриарх, он абы чем не марается. Все больше ставит Шекспира, бывает, Пушкина и Чехова. Два года назад привозил в Москву не более и не менее как «Песнь песней». Теперь дошла очередь до Гете.

Ознакомленность публики с драматургическим материалом исключает возможность недопонимания между ней и режиссером по принципиальным вопросам и открывает последнему простор для фантазии, а она у Някрошюса, надо отдать ему должное, бескрайняя.

В основе его режиссерского метода лежит сценическая метафора. Однако после «Фауста» так и тянет переименовать ее в материализацию чувственных идей. И, как в небезызвестном шедевре Захарова-Горина, уточнить, что результат будет получен согласно намеченным контурам, но не более того.

Чувственные идеи у Някрошюса вызывает каждый дюйм стихотворного текста, и он немедленно их воплощает в сценическом действии. И, само собой, как настоящего художника, его мало заботит доходчивость и осмысленность полученных образов.

Среди символов встречаются совсем уже очевидные и прямолинейные. Так, Фауст время от времени навязчиво изображает слепого, ходит, вытянув руки перед собой и натыкаясь на предметы. И зритель, конечно, догадывается, что речь идет о духовной слепоте героя.

Или Маргарита, получив ларец с драгоценностями, обнаруживает там осколки зеркала и тут же принимается их с аппетитом жевать, морщась от боли. Зритель, в восторге от своей сообразительности, понимает, что дар не к добру.

Однако, разумеется, не все так просто. Ставка в спектакле сделана на образы, рациональному толкованию не поддающиеся, хотя, может быть, на эмоциональном уровне и вызывающие чуть меньшее недоумение.

Так, Гретхен оказалась пастушкой отары прялок, приводимых в движение какими-то сущностями, а зловредный Мефистофель взял да и перерезал полстада. Дух, вызванный Фаустом, предстал в виде симпатичного бравого знаменосца в алом мундире и почему-то поверг его в неописуемый ужас.

Мефистофель попытался устроить Фаусту забег наперегонки со своими духами, но бестолковый доктор раза три подряд устроил фальстарт.

Универсальный подход

Конечно, описание этих сцен, вырванных из контекста, не придает им осмысленности, но вся беда в том, что сам контекст целиком складывается из подобных эпизодов. Иногда они буквально поражают режиссерской изобретательностью, однако собраться в единое целое и донести до публики хоть какую-то мысль им не удается.

Поэтому в спектакле трудно разглядеть что-то, кроме нагромождения ловких выдумок. И, руку на сердце положа, труднее всего в нем разглядеть собственно «Фауста».

Если отрешиться от текста Гете – а сделать это очень просто, ведь спектакль идет на литовском языке с субтитрами, – возникает ощущение, что образно-метафорический ряд данного произведения можно легко приспособить и для какого-нибудь другого.

Символы Някрошюса как-то подозрительно универсальны. То же самое касается актеров, исполняющих главные роли. Фауст и Маргарита Владаса Багдонаса и Елжбиеты Латенайте мало изменились с тех пор, как они были Отелло и Дездемоной, и, надо сказать, последние им удались значительно лучше.