Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

13 комментариев
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

6 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

17 комментариев
29 октября 2007, 15:00 • Авторские колонки

Дмитрий Бавильский: Некто Лукас

Дмитрий Бавильский: Некто Лукас

Новый роман Майкла Каннингема «Избранные дни» («Иностранка», 2007, перевод Д. Карельского) обречён на экранизацию. Предыдущие его книги «Дом на краю света» и «Часы» получили известность после «перекройки» в кино.

Хотя ведь очевидно – фильмы, поставленные по романам, всегда хуже первоисточника, ибо оставляют себе всё самое внешнее – фабулу, сюжетную канву, обглоданный скелет.

Оркестровка сюжета в книгах Каннингема идёт, как в фуге, на разные голоса разных инструментов, догоняющих друг друга в развитии единой темы и сплетающихся в жёсткую конструкцию. Такова узнаваемая метода писателя.

Поэзия, что движет солнце и светила, единым лейтмотивом сшивает разрозненные, казалось бы, истории в единое метафорическое целое

У Каннингема всегда должны быть разные источники и составляющие, в конечном счёте оказывающиеся единым целым.

В «Доме на краю света» повествование, подобно футбольному мячу, перекидывается между главными героями. История, здесь рассказанная, движется от паса к пасу, складывается из чередования точек зрения внутри любовного треугольника. Не «Расемон», конечно, но в том направлении.

В «Часах» три истории из разных времен (и разных людей, среди которых писательница Вулф и умирающий от СПИДА поэт Септимус) связываются в одну точку книгой Вирджинии Вулф «Миссис Дэллоуэй».

«Избранные дни» – логическое завершение технологии. В романе – три истории, на первый взгляд между собой не связанные. Разве что имена повторяются, внутренняя расстановка сил да место действия – Манхэттен. Но так как три новеллы сильно разнятся по времени, то и Бродвей вместе с Центральным Парком здесь совершенно разные, не похожие друг на друга.

Первая часть – «В машине» – из XIX века. Мальчик Лукас, потерявший на тяжёлом производстве старшего брата, занимает его место на фабрике. Дикий капитализм, чудовищный быт и этот самый «некто Лукас», говорящий в минуты роковые строчками Уолта Уитмена.

Действие второй новеллы, «Крестовый поход детей», происходит в наши дни: Нью-Йорк, напуганный терактами, и дети, подрывающие себя вместе со случайными людьми. Рассказывает полицейский психолог. Именно она и находит логово, в котором воспитывали беспризорных заговорщиков и где стены обклеены страницами «Листьев травы» – единственной правды о жизни, доступной малолеткам.

Финальный раздел – «Как красота» – переносится в отдаленное будущее. Герой этой части – человекообразный робот Саймон, выполняющий странную работу – на потребу туристам он изображает человека, слоняющегося по Центральному Парку. Похожий сюжет возникает в «Удушье» Паланика, где главный герой, одетый по моде 1734 года, служит в этнографическом музее живым экспонатом.

Каннингем идёт дальше: его мутант уже и не человек вовсе. Но, несмотря на это, в «Как красота» вновь возникает нечеловеческая музыка уитменовского стиха. Поэзия, что движет солнце и светила, единым лейтмотивом сшивает разрозненные, казалось бы, истории в единое метафорическое целое, обретающее смысл из-за поэзии и в поэзии. Как тезис, антитезис и синтез, как то самое многоголосье, присущее контрапунктной, полифонической форме.

С латинского «fuga» переводится как «бегство», «быстрое течение». Что, собственно говоря, и требовалось доказать, размышляя о романе, тема которого – «давно, усталый раб, замыслил я побег…»

Августовский номер «Нового мира» открывается прозой Владимира Березина «Жидкое время», заявленное с жанровым расширением «повесть клепсидры». Хотя формально это цикл рассказов, состоящий из четырёх, сюжетно меж собой не связанных, частей-рассказов.

Все они рассказывают о странных, на грани мистики, случаях из разных периодов ХХ века: так, первая, «Пентаграмма Осоавиахима» – про арест учёного, работающего над машиной времени, в страшные дни сталинщины. Для того, чтобы спасти принципиальную схему открытия, он зашифровывает открытие в гипсовой пентаграмме Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству.

Опус номер два, «Белая куропатка», отбрасывает читателя к началу революции, на крайний север, ко временам установления там советской власти. Третий опус – «Кошачье сердце» – про поиски кота Павлова, гомункулуса, выведенного в условиях военного Кенигсберга ко времени окончания Великой Отечественной.

Заключительный маленький шедевр, «Вкус Глухаря» – о том, как уже в наше время под видом охоты на глухарей мужички хоронят останки воинов, которые не могут успокоиться, пока их не предадут земле. Все погибшие странным образом живы. Живы и реальны. И пока не захоронен последний солдат, войны на Земле не смогут прекратиться.

Несмотря на разность времен и тем, сложносочинённые рассказы прошиты тонкой капиллярной системой общих, как выясняется, персонажей и лейтмотивов, которые сходятся в последнем тексте завершающим аккордом. Разрозненность, в конечном счёте, оборачивается плотно сбитым сгустком.

Не зря рассказчик из финального «Вкуса глухаря» ближе всего к автору и наделен его именем. История про захоронение непохороненного оборачивается вскрытием приёма: Березин показывает, насколько важна роль писательского исследования и осмысления прошлого.

"Вот в прошлом году приехал к нам наш приятель Вася Голованов – встретил по ошибке каких-то немецких танкистов да от страха всё напутал. В мёртвые дела лучше не вмешиваться, если к этому не готов…."

Писатель, вмешивающийся в «мёртвые дела», оказывается снайперски точным из-за своей готовности думать и писать о том, что было, – взвешенно, остроумно. Ему можно. Не запутается.

«Жидкое время» напоминает аккуратную стилизацию, мерещатся многие источники вдохновения – от несомненных Бруно Шульца и Хорхе Луиса Борхеса до Виктора Пелевина периода турбореализма и Владимира Сорокина эпохи «Первого субботника».

Новый роман Майкла Каннингема «Избранные дни»
Новый роман Майкла Каннингема «Избранные дни»

Однако же, воспринимая четырёхчастную авторскую архитектуру в целом, понимаешь, что цикл Березина самостоятелен и хорош сам по себе. Просто в последнее время мы несколько отвыкли от качественной прозы, выверенной до последнего знака, до последнего интонационного завихрения.

Магистральная идея «Жидкого времени» о единстве и непрерывности всех времен (вот для чего нужно изобретение машины времени из дебютной «Пентаграммы»), связи всего со всем, оказывается близкой к разорванному единству «Избранных дней» Майкла Каннингема, его же «Часам», в которых все женщины – суть одна женщина, все дни которой – один день.

Единство и там и здесь достигается композиционными темпоральными перепадами; мелодия, как и положено в полифонии, переходит из одного голоса в другой, обрушиваясь на читателя в кульминации, построенной по музыкальным правилам.

Подавляющее большинство текстов прозаического и поэтического разделов «Нового мира» выходят в последнее время с редакционной сноской «В «Новом мире» печатается впервые».

В августовском номере, вслед за многоопытным Березиным, поэтами Олесей Николаевой и Олегом Хлебниковым, стоит повесть Анны Лавриненко «Время моей жизни», исполненной со всеми особенностями молодёжной прозы (бравурное начало и медленное сникание к финалу), фантасмагорический рассказ Ильдара Абузярова «Вместо видения» и «Подводные лодки» дебютантки же Ирины Богатыревой.

Подшивка «Нового мира» за несколько лет говорит о медленной перемене участи, особенно заметной в перспективе: главный литературный тяжеловес практически отказался от больших романов с привычным «продолжение следует» в пользу повестей и рассказов.

Из-за этого общий объем журнальных книжек словно бы растянулся, повысилась проходимость, потребовались новые авторы. Теперь здесь все больше и больше привечают дебютантов, что особенно важно.

Во-первых, потому, что прежняя литературно-писательская парадигма, инерционно тянущаяся ещё с советских времен, кажется, окончательно себя исчерпала.

Во-вторых, потому, что в словесность пришло новое поколение и самый солидный толстяк рискнул непотопляемой репутацией для того, чтобы помочь этому самому поколению войти во взрослую жизнь.

В-третьих, обновление необходимо и самому журналу. Свежая кровь не только бодрит, но и помогает найти нового читателя, выйти на иные референтные группы, среди которых самая активная и многолюдная – нынешняя молодёжно-литературная тусовка.

При нынешних тиражах всё это, конечно же, выливается во внутрицеховую игру «Сами пишем – сами читаем», однако же – ничего не поделаешь, такова реальность нынешней серьезной, качественной литературы. Никакой паники, делай что должно, и тогда, возможно, в один прекрасный момент всё переменится.

Ведь время едино и непрерывно, и все дни – есть один день.

Мы уже дожили, например, до такого момента, когда беллетристика возвращается, начала возвращаться к своим истокам. И вот уже последний роман Бориса Акунина «Смерть на брудершафт» публикуется в пятничном приложении к ежедневной газете, подобно тому, как романы-фельетоны, ну, скажем, Александра Дюма печатались из номера в номер.

«Жидкое время» начинается с правильных слов об обратимости дороги, тянущейся в оба конца: «Время – вот странная жидкость, текущая горизонтально по строчке, вертикально падающая в водопаде клепсидры – неизвестно каким законом описываемая жидкость. Присмотришься, а рядом происходит удивительное: пульсируя, живёт тайная холодильная машина, в которой булькает сжиженное время…

Ударит мороз, охладится временная жидкость – и пойдёт всё вспять…»

..............