О различиях между западным и восточным мышлением было сказано очень много. Русское общество этот вопрос всегда волновал особенно сильно ввиду нашего промежуточного положения между двумя мирами. Было важно понять, в какую из двух сторон следует идти, а если стремиться к синтезу, то что нам следует брать из той и из другой традиции.
Обычно говорили о свободном Западе и деспотичном Востоке, о рациональном Западе и мистическом Востоке, о критически мыслящем Западе и догматичном Востоке. Но мне пришла в голову идея скорее не о том, как в этих традициях принято мыслить, а о том, как мысль в них соотносится с жизнью.
Типичный философ Востока (включая древних греков) мыслит, как живет, и живет, как мыслит. Собственно, отправная точка такого мышления состоит в том, чтобы узнать, как жить правильно. С этой точки зрения нет смысла задумываться об устройстве сущего, если это никак не меняет жизнь человека.
Вырабатывая свою систему взглядов, мыслитель дает образец поведения всему народу (как Солон или Конфуций), либо одному лишь себе (как Сократ или Сковорода). Последнее – не чудачество британского типа, столь прославленное в мире, а именно образ жизни, сцепленный с мировоззрением. У меня такая система взглядов, я считаю, что мир устроен так, а не иначе, поэтому я живу в бочке, или ношу драный плащ, или непрестанно странствую, или живу одним днем, проводя жизнь в удовольствиях. В общем, речь идет о взглядах, оплаченных самой жизнью.
Случалось, что мыслители платили жизнью за свои взгляды и на Западе: вспомним хотя бы Джордано Бруно. Однако в целом для западного мышления характерен принципиальный зазор между мыслью и жизнью: мысль отдельно, а жизнь отдельно. Возможно, это связано с тем, что в Западной Европе очень рано возникают интеллектуальные корпорации, которые абстрагируются, отвлекаются от жизни общества и, соответственно, начинают заниматься абстрактным, отвлеченным мышлением. От монастырей и первых университетов эта линия прослеживается вплоть до современных научных институтов и «мозговых центров».
Современная западная философия начинается со схоластики, со спора об универсалиях. «Схоластикой» мы до сих пор в бытовом смысле называем рассуждения, не имеющие отношения к практической жизни. Но ведь и плоды спора об универсалиях никак не повлияли на крестовые походы. Вообще говоря, на них не очень повлияла даже их религиозная подкладка. Это с самого начала было движение в пользу колониального грабежа, которое логично закончилось разгромом и разграблением своих же христиан в Константинополе, своих же европейцев, хоть и еретиков, в альбигойскую кампанию и неудачным грабительским походом псов-рыцарей на Русь. Вот тогда и была основана модель последующих взаимоотношений Запада и остального мира. В ее основе – не тонкости мышления о категориях, а инстинкт насилия и наживы.
По сути, западная мысль недалеко ушла со времен схоластики. На протяжении последних веков для нее характерно то, что Квентин Мейясу назвал «корреляционизмом». В общих чертах это такое представление, согласно которому мы имеем дело не с предметами, а с их отпечатками в нашем сознании, восприятии или языке, которые этим предметам в большей или меньшей степени соответствуют – примерно как у Иммануила Канта в его учении о феноменах и ноуменах. Скажем, если перед вами стол, то вы можете описать его со всех точек зрения, измерить все его элементы, провести химический анализ материалов, из которых он сделан, но при этом никогда не познаете «истинный» стол, стол «как таковой».
Казалось бы, цивилизация, склонная к таким представлениям, к такому гносеологическому кокетству, должна относиться к вещам и к окружающему миру с особой осмотрительностью. Однако реальный образ действий этой цивилизации отличается бесцеремонным нахрапом, который не предполагает никакой неуверенности в истинной природе вещей.
Даже тогда, когда западный мыслитель действительно задумывается о правильном устройстве жизни, современники и потомки могут превознести его за мудрость, но в их жизни от этого ничего не изменится. Что мог сделать Кант с его категорическим императивом и проектом вечного мира в эпоху империалистического хищничества и расцвета работорговли?
Нет, жизнь Запада и его мысль не соотносятся так, как у Оруэлла, где мир – это война, а свобода – это рабство. Нельзя сказать, что Запад прикрывает свои кровавые клыки красивыми идеями, просто в своей практической деятельности западный бизнесмен, военный, политик, пропагандист никогда этим идеям не следовал, если они не совпадали с его инстинктами. Следует признать, что западная цивилизация руководствуется именно инстинктами – и в этом ее главная мощь.
При этом мы очень долго были очарованы тем, как Запад мыслит. Даже советские философы очень любили заняться «критикой буржуазных теорий», чтобы прислониться к чему-то утонченному. Нам очень нравились принципы, начертанные Западом. Нам казалось, что зажиточность Запада как раз и объясняется тем, что он следовал этим принципам. Екатерине Великой тоже нравились словеса французских просветителей, пока она не увидела, к какой крови и грязи пришли те, кто увлекся их идеями. Спустя полтора века пришел черед разочаровываться тем людям, на глазах у которых «страна Шиллера и Гёте» обернулась полчищем тупых садистов. Теперь свой урок получаем мы.
Это не значит, что мы должны отказываться от наследия западной мысли. Однако, чтя и изучая это наследие, мы всегда должны помнить о том, насколько слабо оно связано с тем, как реально живет и действует Запад. И при Канте, и при Гегеле, и при Конте, и при Гуссерле, и при Хайдеггере. Такова его натура. Таков источник его богатства и могущества. Но подражать ему не стоит. Нужно выдержать его натиск и открыть себе путь к другой жизни, которая строилась бы в согласии с лучшими мыслями.
