Павел Флоренский родился 21 января 1882 года в городке Евлах Елизаветинской губернии. Сегодня это Азербайджан. Родители его познакомились в Петербурге: отец был инженер-путеец, строивший Закавказскую железную дорогу, мать была из древнего армянского рода Сапаровых. О жизни в Евлахе воспоминаний у Флоренского не сохранилось, зато о жизни в Тифлисе и Батуме он оставил записки яркие.
Словно предчувствуя, что ему не суждено увидеть взросление всех детей, в начале 1916 года Флоренский (ему 34 года) начинает писать автобиографическую книгу «Детям моим. Воспоминания прошлых лет». На тот момент книга была адресована двум сыновьям Флоренского: Василию и Кириллу. В последующие годы у Флоренских родились еще трое детей: Ольга (1918), Михаил (1921) и Мария (1924). Василий и Кирилл стали известными учеными-геохимиками.
Книга «Детям моим…» написана вдохновенным и простосердечным слогом. В ней Флоренский не устает удивляться чувству тайны, которое даруется человеку в детстве. Вот как трогательно он вспоминает детские прогулки к морю в Батуме: «…спускались по хрустящему гравию к самой воде. Гальки были гладкие, словно искусственно обточенные… Копались в мелком гравии, у самой воды, разыскивая цветные прозрачные камушки… редкий день мы приходили домой, не нагруженные добычей. Эти камни были похожи на художественно небрежные бусы ручной работы, рассыпавшиеся с подводного ожерелья…».
Есть такой, блистательно переведенный С.С. Аверинцевым, раннехристианский апокриф «Песнь о жемчужине». Слова этой песни изрекает томящийся в темнице апостол Фома, вспоминающий о том, как он был послан Богом в Египет достать драгоценную жемчужину, «сущую в утробе моря». Флоренский и был таким искателем, ловившим крупицы божественной правды в ревущем океане жизни. Его философию можно выразить формулой: добро, любовь и истина есть абсолютное бытие. И наоборот: зло, грубость и ложь суть небытие. Или почти небытие, их образы лишены, говорит Флоренский, «какой бы то ни было реальности». Реально существует только добро, «реальная разумность, разумная реальность». Разумное бытие само проговаривается, само открывается нравственно чистому человеку. Мир сам скажет, что он такое есть, если ты того достоин. Грех и неправда закрывают от нас подлинную сущность бытия. Поэтому истинное познание и духовное единение с Богом – одно и то же. Любовь Бога – есть та онтологическая реальность, на которой всё основано. Всё творчество Флоренского исполнено этой детской рефлексии. Просоленный морем камушек необычной формы, тревожный крик птицы, блеск звезды в полночном небе – вот подлинные истоки философии Флоренского.
Над таким подходом к философствованию юродствовал Ницше. Он писал, что поэты слишком много лгут и верят, что можно, лежа в траве, навострив уши, узнать истину о вещах между землей и небом. Н.А. Бердяев в похожем ключе прямо упрекал Флоренского в «пассивном млении» перед космосом. Тема свободы человека в философии Бердяева главенствующая, и тот имел право на подобную критику, однако в защиту Флоренского говорит простой факт – когда высший жребий призвал его к подвигу мученика, он не уклонился, о пассивности там не было и речи!
Флоренский стоял у истоков изучения диэлектриков. Его книга «Столп и утверждение истины» является вершиной философии, богословия и литературы Серебряного века. Его книга «Мнимости в геометрии» представляет загадку для философии математики по сей день. На стыке искусствоведения и философии им написаны статья «Обратная перспектива» и книга «Иконостас». Одним из первых Флоренский обозначил остроту проблемы моральной ответственности ученого. В 1932 году он сказал своей дочери Ольге: «Я бы мог изобрести оружие, которое завоевало бы весь мир, но я не буду этого делать, нет, не буду». Лишь двадцать три года спустя научное сообщество устрашится ядерной гонки между СССР и США и создаст «Манифест Рассела – Эйнштейна».
Имя Флоренского знают далеко за пределами узкого круга специалистов по русской философии. Однако о главном духовном подвиге Флоренского нашему современнику, как правило, ничего не известно. Любивший подробности и точность в изложении фактов истории Венедикт Ерофеев в такой ситуации говаривал: «Почему-то в России никто не знает, отчего умер Пушкин…». В том же духе можно сказать, что никто не знает, отчего умер Флоренский. «Погиб в сталинском застенке» – скажут наиболее осведомленные. В том-то и дело, что Флоренский не просто погиб в лагере – подвигом христианского мученика он защитил нас всех. Об этом надо продолжать рассказывать, пока факт не станет общеизвестным.
- Взбесившаяся печка Ивана-дурака давила все подряд
- В РПЦ заявили о научных доказательствах «чудесности» Благодатного огня
- «Космическое мышление»
11 апреля 1919 года в Троице-Сергиевой лавре состоялось вскрытие большевиками раки мощей святого Сергия Радонежского. Разоблаченные мощи новая власть пыталась использовать в качестве антирелигиозной пропаганды – выставленные для обозрения в стеклянной витрине они должны были внушать мысль, что это лишь тленный прах, не более. Однако против всех ожиданий, число верующих, шедших на поклонение мощам, только увеличивалось. Приставленный к мощам красноармеец регулярно выслушивал заверения верующих, что он – антихрист. В конце концов было принято решение вывезти святыню в один из музеев.
Такова внешняя цепочка событий. Теперь о подвиге Флоренского, свидетельства которого случайно обнаружил в начале 1990-х его старший внук – П.В. Флоренский. Согласно его версии, в ночь накануне процедуры вскрытия мощей святого Сергия Радонежского отец Павел Флоренский и граф Юрий Александрович Олсуфьев опередили хулителей – они изъяли главу преподобного из раки, заменив ее на череп одного из князей Трубецких. Несколько иная версия событий принадлежит младшему внуку Флоренского, отцу Андронику (Трубачеву) – подмену главы Флоренский и Олсуфьев осуществили спустя год после вскрытия мощей, когда над святыней возникла угроза уничтожения. Так или иначе, в 1919–1920 годах факт подмены имел место. Поначалу главу преподобного Сергия Олсуфьев хранил дома, положив ее в дубовый ларец, на котором стояла пальма. В 1928 году он перепрятал святыню, закопав ее в своем саду.
И Флоренский, и Олсуфьев погибли в ежовской мясорубке – почти в одно время, на рубеже 1937–1938 годов. Перед арестом Олсуфьев успел посвятить в тайну художника-реставратора П.А. Голубцова, следующего бесстрашного героя этой удивительной истории. Глубокой ночью он откопал главу и спрятал ее в Мешаловке, под Люберцами. В августе 1941-го Голубцов был призван на фронт. Понимая, что может погибнуть, он передает главу своему духовнику, старцу схиархимандриту Илариону (Удодову) – в храм Владимирской иконы Божией Матери в селе Виноградово под Москвой. Здесь святыня хранилась всю войну в алтаре под престолом. Важно понимать, что 5 декабря 1941 года линия фронта находилась в восьми километрах от этого места. Дальше немцы не прошли. В 1945-м служивший санитаром Голубцов благополучно вернулся с войны. Дубовый ковчег с главой он передал Екатерине Павловне Васильчиковой, племяннице Олсуфьева. Если вам случится оказаться в Москве возле сталинской высотки на Красной Пресне, знайте: в одном из окон здесь стоял в горшке цветок амариллис, подставкой которому служил дубовый ларец с главой Сергия Радонежского. Так проживавшая здесь Васильчикова прятала святыню. Через год, в 1946-м, когда Троице-Сергиева лавра была вновь открыта, Васильчикова передала главу патриарху Алексию I.
Е.П. Васильчикова стала монахиней Елисаветой, а П.А. Голубцов – архиепископом Сергием, который был духовником у обоих внуков Флоренского. Возможно, что именно он рассказал внукам о подвиге их деда. Мне довелось общаться с обоими внуками Флоренского: старшим – П.В. Флоренским, и младшим – игуменом Андроником (Трубачевым), умершим в прошлом 2021 году. Во взгляде каждого из них ясно читался отблеск гения великого деда, опыт этого драгоценного общения останется со мною навсегда. 26 февраля 1933 года Флоренский был арестован ОГПУ как руководитель придуманной следствием контрреволюционной националистической фашистской организации «Партия возрождения России». В тюрьме он успел написать трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем». В этой работе Флоренский критикует демократию, говорит о необходимости самодержавной власти, а будущую Россию видит единой и централизованной. Арест был произведен не за сокрытие главы преподобного Сергия – об этом следователи просто не знали. Между тем, полагаю, именно за это Флоренский был наделен венцом мученика. Мистическая связь этих событий прослеживается отчетливо.
В книге Флоренского «Иконостас» много изумительных мест. Но самым пронзительным для меня является маленький абзац в предисловии, написанном игуменом Андроником (Трубачевым), где он приводит строки одного из последних писем Флоренского из лагеря. Читая их, физически чувствуешь бездну отчаяния и холод соловецкого плена. Флоренский, наработавший за свои 55 лет жизни на целую академию наук, в конце жизни позволил себе написать: «В общем всё ушло… отчаянный холод в мертвом заводе, пустые стены и бушующий ветер, врывающийся в разбитые стекла окон, не располагает к занятиям… писать окоченевшими руками не удается… На ручей идет снег, и бешеный ветер закручивает снежные вихри. По пустым помещениям хлопают разбитые форточки, завывает от вторжения ветра. Доносятся тревожные крики чаек. И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий».
Ужас в том, что эти строки написаны Флоренским летом (в июне 1937 года)! Каково же было там зимой? Чайка, птица – очевидный образ свободы, которая тревожно кричит вместе с узником о том, что исхода из этого ледяного ада нет. Ты всё видишь, всё осознаешь, но есть высший удел, повелевающий тебе умереть на этом ледяном кресте. Птицей не стать, не улететь! За 20 лет до этой минуты отчаяния Флоренский писал в книге «Столп и утверждение истины»: «Не можешь жить – умирай, истеки кровью, а все же живи объективным… не ищи себе условий жизни. Для Бога живи, а не для себя. Тверд будь, закален будь…». Евангельское «отвергнись себя и возьми крест свой» было для него постоянной максимой.
Смертью мученика закончились его дни. Постановление о расстреле Флоренского было вынесено 25 ноября 1937 года. Где и когда оно было приведено в исполнение, точно не известно. Согласно реконструкции событий, предпринятой игуменом Андроником (Трубачевым), 8–10 декабря 1937 года его дед был расстрелян в Ленинграде, в подвале «Большого дома» (Литейный пр., № 4, 6) и похоронен в общем могильнике Левашовской пустоши. Если бы меня попросили «в двух простых словах» сформулировать центральную идею философии Флоренского, то я, пожалуй, бы вспомнил такие слова героини романа Пелевина «Шлем ужаса»: «…если человек знает, то именно потому, что добрый». Сам же философ на следствии 1933 года о себе сказал такие слова: «Я Флоренский Павел Александрович… – романтик Средневековья…».
