В последние пару лет за Петербургом закрепился имидж «столицы расчлененки». Московские друзья называют наш город Расчленградом. Да что московские – местные тоже так говорят. Про убийство аспирантки СПбГУ Насти Ещенко историком Олегом Соколовым написаны тысячи заметок, их читали миллионы людей. По ходу судебного процесса сняли фильм, который размещали на платной платформе. Почти как в Америке – разве что сериал еще не сняли. Но экскурсии «по местам Соколова» давно собирают толпы. Убивают и расчленяют по всей стране, но «звезду» на этом словил Петербург. Почему?
Во-первых, это большой город с сильным медиаполем. Когда что-то происходит в центре Петербурга, особенно эффектный криминал – это быстро разлетается на мемы. Случаев расчленения трупов здесь не больше, чем в среднем по России, но многие на виду.
Это объяснимо: в центре много старого фонда (так в Петербурге официально называются жилые дома до 1917 года постройки), а это здания с толстыми стенами. Я жила в нескольких из них – там нулевая слышимость. За стенкой могут устраивать вечеринку или скандал, играть в пинг-понг, стрелять или расчленять – соседи не услышат. Пресловутая расчлененка – на самом деле обычная «бытовуха», просто в домах с толстенными стенами на нее едва ли вызовут полицию. Еще один важный фактор – город изрезан реками и каналами, к тому же есть Финский залив. То есть сама декорация будто подсказывает, что делать. А медиа и плотность мегаполиса довершают начатое.
Но если оторваться от чисто практических раскладов, будет даже интереснее. И это во-вторых: городу просто идет криминальный флер. Но не в жанре русской хтони, а как будто извращеннее, инфернальнее. Этакое «поиграем в декаданс» – со страстью и гоголевщиной. Чтобы одновременно «Страшная месть» и «Бандитский Петербург». Вспомните, ведь до того, как стать «культурной столицей», Петербург неформально именовался столицей криминальной. Есть версия, что «культурную» версию придумали и растиражировали политтехнологи в губернаторство Валентины Матвиенко. Если это так, находка крайне удачная – эпитет прижился. Всерьез или иронично, но так говорят и пишут повсеместно.
И прозвучит цинично, но расчлененка вытеснила «культурность» на раз-два. До пандемии Питер был нашей Венецией: гостей тут за год бывало больше, чем местных. Сейчас туризм понемногу оживает, и знакомые, приезжая в отпуск в Петербург, фото в соцсетях подписывают не иначе как «приехал в столицу расчлененки» и получают комментарии: «что-то ты подозрительно цел!», «не, ну ног-то не видно, откуда мы знаем».
Культурная столица – немного скучно, плосковато. В этот эпитет не помещается многое из местного фольклора: артхаусные экскурсии гидов-любителей про «мистический Петербург» (в эту категорию подходят и прогулки «по соколовским местам»), вполне невинный «Петербург Достоевского», который неизбежно нисходит к убийству старушки «в этом самом доме». Слои гоголевщины – малороссийской мистики, привезенной на гибельные болота и пошедшей тут плесенью гениальности. Декаданс раннего Мариенгофа. Холодный, еще гордый, но уже потерянный революционный Петроград. Все это – идеальный контекст для окрашенного безумием бытового треша.
- Расчленившего жену петербуржца отправили на лечение
- Экс-адвокат историка Соколова стал участником процесса в новом деле о «расчлененке»
- СК завел дело об убийстве после обнаружения тела ребенка в Санкт-Петербурге
Наконец, чтобы не делать вид, будто дело только в толстостенных домах, туристах и самодеятельных гидах – у этого города есть особая, как говорят, «страница истории». Не просто драматическая, а разлагающая изнутри, навсегда попортившая кровь, что-то невозвратно сломавшая. Блокада Ленинграда – это не столько военная история, сколько социальная. Мы привыкли, что гуманитарные катастрофы случаются в Африке, где люди – да, голодают, но у экватора. Там тепло, даже жарко. Петербург – самый высокоширотный мегаполис такого масштаба на планете. Проще говоря, нет больше в таких погодно-климатических условиях таких крупных городов. Гуманитарная катастрофа здесь – не только голод, но и страшный холод, и темнота, и гигантские расстояния.
Это все к тому, что бытовой кошмар навсегда остался с городом – плотное, близкое его ощущение. Этот настоящий, а не «мистический» ужас привнес все самое страшное в реальную жизнь. Сумасшествие, помутнение и уродливые отношения с плотью. Я уверена, что в готовности петербуржцев к мрачным шуткам про расчлененку есть доля этой толерантности к ужасу. Это, как видите, относится не к причинам, по которым расчленяют – они такие же, как везде. А к восприятию в медиа и в массах. Оно – да, отличается.
На него, помимо всего перечисленного, влияют и совсем простые вещи – тепло и свет, например. Как мы выяснили, Петербург – крупнейшая агломерация на такой высокой широте, в каком-то смысле это огромный социальный эксперимент. Как будут жить и чувствовать себя миллионы людей в вечной «биполярке» между полярной ночью и другими ночами – белыми, вернее, бледно-розовыми. Когда с появлением света в марте голова действительно идет кругом, а зимой солнце может появиться на полтора часа.
Все вместе это дает специфический социальный и медийный климат, а читать лютый криминал рады миллионы россиян – цифры просмотров материалов про «расчлененку» зашкаливают у любых изданий. Так и получается, что Петербург с готовностью становится мемом*, который нужен российским медиа.
* СМИ, включенное в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента
