Прокуратура Челябинской области отменила постановление о возбуждении уголовного дела против учительницы Татьяны Порсевой, дававшей домашние задания и ставившей оценки первоклашкам, и сделала это с примечательной формулировкой:
Российский учитель по определению – еще даже до углубления в содержание его работы – сугубо зависимый человек
«В связи с широким общественным резонансом… в прокуратуре Челябинской области изучены материалы уголовного дела, возбужденного в отношении педагога одной из школ г. Златоуста по признакам состава преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 156 УК РФ. В ходе изучения материалов в порядке надзора установлено, что материалы не содержат в себе достаточных данных, указывающих на признаки преступления…»
В этих казенных фразах бездны смысла. Первое, что следует усвоить всей российской публике, – вот это «в связи с широким общественным резонансом». Есть широкий общественный резонанс – будет изучение материалов уголовного дела. Нет резонанса – изучение материалов может быть отложено на неопределенный срок.
Последовательность «сперва изучение материалов, а потом возбуждение уголовного дела» кажется утопией. В одном из педагогических сетевых сообществ, обсуждающих произошедшее, учитель мрачно пошутил:
«Я совершенно не понимаю: зачем они сделали публичное заявление о возбуждении уголовного дела?! Рыли бы себе потихоньку, тягали училку на допросы – глядишь, как-нибудь ее бы сломали, после чего и явили миру нового Чикатило в юбке! Если бы уж так надо было сообщить об этом деле – так ограничились бы только упоминанием о жестоком обращении, без расшифровки, в чем оно заключалось».
А может, это не шутка. Если такие «хитроумные следователи» есть – публика о них и не знает. Далеко не все тайное становится явным – напротив, нам известно лишь о том тайном, которое явным стало.
Голодный учитель – не учитель (фото: ТАСС)
|
Ведь, по сути, в «деле о домашних заданиях» ничего не прояснилось. Да, Татьяна Порсева – одна из самых известных и заслуженных учителей Златоуста, в связи с чем за нее вступился не только «общественный резонанс», но и, вероятно, кое-кто поконкретнее.
В частности, руководитель департамента образования Москвы Исаак Калина заявил, что «она хотела как лучше», просто могла быть не обеспечена достаточными знаниями в области психологии. А Исаак Калина – не тот человек, который обыкновенно принимает близко к сердцу происходящее в провинциальной школе.
Но дело, разрушившись, осталось висеть в воздухе, как смог. Кричала Порсева на учеников или нет – к этому в данном конкретном случае решено не придираться. А вот за домашние задания и оценки учителя все равно накажут, ведь за это почему-то положено наказать. Дисциплинарно и, может, ради такого случая чисто формально – однако в очередной раз будет сыграна ролевая сцена по сказке Щедрина «Орел-меценат».
Бежала мышь по своим делам, на нее налетел орел, скомкал и… простил. «Отчего же орел «простил» мышь, а не она простила его?» – этому вопросу в нынешнем году стукнуло сто тридцать лет.
Действительно, перенесемся на сто лет назад.
Русского философа Василия Васильевича Розанова, который работал учителем истории и географии в провинциальных российских городах, можно цитировать километрами – все будет знакомо до зубовного скрежета.
Вот выдержки из короткой заметки «Помощь учителю» (1902): «Из всех решительно наших министерств министерство народного просвещения отличалось очень долгое время наибольшею отвлеченностью и, так сказать, «предначертательностью»…
Одно только школьное ведомство… более интересовалось воззрениями Германии, чем России, на вопросы воспитания и обучения, программы и урока. Известно, что когда были составлены программы гимназий в 1871 г., то они были посланы, с просьбою дать отзыв и заключение, к выдающимся представителям германской университетской науки, но ни к одному русскому ученому и педагогу, среди которых числился Пирогов, Буслаев, Тихонравов, Боткин, Бутлеров, Менделеев, С.М. Соловьев, Кавелин, Вышнеградский, Бредихин и др.; ни к одному из них эти «соображения» и «предположения» министерства не были посланы на просмотр…
Детей наших учит учитель, и мы хотели бы его именно увидеть, а не окружных инспекторов, бывающих в гимназиях наездом, и не помощников попечителя и самих попечителей, наблюдающих собственно за бумажным делопроизводством министерства и тоже крайне редко видящих детей наших и почти вовсе не показывающихся в гимназиях…
О подавлении индивидуальности в ученике много писали, много болели, и никто не вспомнил, что в основе этого лежит еще неизмеримо сильнейшее давление на индивидуальность учителя, которая стерта гораздо еще сильнее, чем у ученика».
Что изменилось? Да то только, что нет или почти нет уже в нашем обществе «людей огромного авторитета и значительности», уровня Пирогова, Боткина, Менделеева…
Все уже было. Уже началась феминизация русской школы: перед Первой мировой войной в Московской губернии 4/5 учителей земских школ составляли женщины, в Ярославской – 85%, во Владимирской – 72%.
Если городской учитель имел хоть какое-то положение, то «правом» сельского учителя была его полная зависимость ото всех, он был фактически предоставлен милости местных жителей. «Нет самой мелкой административной сошки, которая бы не считала себя вправе помыкать учителем», – цитирую журнал «Школа и жизнь» 1914 года. В 1915 году этот журнал публиковал выдержки из писем учителей: учитель получает меньше чернорабочего – в день 1 руб.», «нельзя забывать, что голодный учитель – не учитель»…
Казалось бы, здесь очевиден прогресс. Но подобно тому, как до революции труд городских учителей ценился вдвое выше, чем сельских, сегодня разрыв в учительских зарплатах по великой России может быть вчетверо.
Обосновывается это тем, что где-то учитель может прожить чуть ли не на подножном корму, а в столице не может, но фактически такая пропасть означает, что между учителями по огромной стране нет солидарности, и даже самые поползновения на солидарность весьма затруднены, ведь львиную долю (от 20 до 40%) учительской зарплаты составляют всевозможные надбавки, которые начальство может дать, а может не дать.
Это значит, что российский учитель по определению – еще даже до углубления в содержание его работы – сугубо зависимый человек, который прекрасно знает, что может быть хуже.
«Вы были в деревенской школе? Вы видели, как большинство учителей свои деньги отдают в столовую, чтобы учеников кормили, т.к. мамашки бухают... Как классные за свои деньги покупают ручки с черными гелевыми стержнями для учеников для проведения краевых контрольных. Как те же классные за свои деньги для этих контрольных покупают бумагу и распечатывают бланки за свой счет…
Когда сюда привезли в лагерь из Норильска сирот из детдома на лето, а потом не забрали обратно (типа денег нет), то эти «нелюбящие никого» учителя разобрали на зиму себе этих детей до лета следующего. Вы проводили по несколько занятий бесплатно после уроков со сдающими ЕГЭ? В Москве репетиторы за это берут по «косарю» и больше… Я могу еще много писать, да в зажравшейся Москве, где за 30 тыс. уже 15 лет назад никто не хотел работать, этого не понять.Пишите и показывайте по своему сатанинскому телевидению что угодно. Нам наплевать. Настоящая Россия не в Москве. Настоящая Россия находится далеко за ее пределами». Это письмо не из 1916-го, а из 2016 года. Не самое важное, сколько в этих эмоциях фактической правды, – важнее, что они искренние, для пишущего это «так выглядит».
Каким было положение учителя на излете СССР? В книге Н.А. Беловой «Повседневная жизнь учителей» читаем: «К 1976 году феминизация школы достигла 96% для начальных классов, 95% – для 5-7 и 85% – для 8-10... Неблагоприятным обстоятельством роста феминизации профессии явилось растущее число одиноких педагогов... Удельный вес разводов в учительской среде намного превышал средний показатель в СССР...
В 1980-е годы советские учителя на работу в школе тратили примерно 6 часов в день, подготовка к урокам, проверка тетрадей занимала еще 2,5 часа, на общественную работу, повышение квалификации и прочие административные дела – еще 3,5 часа в день (в т.ч. общественная работа – 2 часа)…», при этом учительская зарплата даже после повышения 1986 года была одной из самых низких по стране.
В январе 2015 года мне довелось попасть на заседание учителей Ленинградской области – из не бог весть как обустроенных городков вроде Тихвина. С удивлением я обнаружила: учителя с ностальгией говорят о 90-х.
Звучали даже слова, что они только тогда и были счастливы. Когда зарплату вообще, случалось, не платили месяцами! И все же они тосковали – тосковали по той самой, желанной еще Розанову, учительской индивидуальности. Тогда, по их словам, она была.
А нынче – всепоглощающая отчетность. Нам может нравиться или не нравиться, но это обычное дело: от США до Финляндии учителя считают относительную независимость своего труда фактором даже более важным, чем заработная плата. Выходит, что в России это реализуется только в условиях разрушения государства – или в виде дарованного исключения «для элитных школ».
То и другое – совершенно бесперспективно, и в 2016 году, как в 1916-м, учитель обречен тихонько хлопотать по своим делам, надеясь, что пролетающий орел его не заметит… или заметит, но «простит».
