Есть только одна профессия, в которой женщины продолжают регулярно получать неприличные предложения, несмотря на возраст, внешность, любого рода достоинства, недостатки, время, место и даже реальные возможности. Профессия эта – журналист.
Знаете вы, что о вас забудут быстрее, чем вы остынете?
Под «неприличными» я имею в виду совсем не то, что чаще всего предполагает это емкое слово, а лишь тот его аспект, который ярче всего проявляется в упомянутой профессии.
Во время Олимпиады в Сочи я получала неприличные предложения от одного смутного зоозащитника, который убеждал меня написать забойный репортаж о безобразиях в сочинских приютах для бездомных животных, что называется, не отходя от кассы: не выезжая на место происшествий, не поглядев и не перепроверив лично.
Смутный зоозащитник предлагал фотоматериалы и устный рассказ, гарантируя подлинность всего своей собственной смутной личностью, желая при этом скромно оставаться в тени и не называя ни собственной должности, ни даже собственного смутного имени. Зоозащитник не находил свое предложение неприличным и не сумел понять сути отказа, заявив на прощание, что «надо уметь работать с материалом на расстоянии и верить людям».
Я опущу некоторые еще более неприличные предложения, вроде вышеупомянутого, где мне пришлось проявить некоторую сдержанность в доверии к людям, требующим, чтобы их истории были зафиксированы в прессе на честном слове.
На сегодняшний день самое неприличное предложение я получила на днях от незнакомого человека, написавшего мне в личную почту в соцсетях и предложившего нечто настолько неслыханное, что об этом как раз стоит заявить публично. Чтоб другим неповадно было.
Заранее оговорю: при всей необходимой осторожности и обоснованной подозрительности, человек, ко мне обратившийся, мне кажется честным и хорошим. Не истериком и не провокатором. Просто недостаточно старым для здорового скепсиса и еще умеющим по-юношески отчаянно чувствовать собственные несчастья.
Человек русский, гражданин Украины, много лет проработавший во Франции, пока на его далекой родине наболело и рвануло все что можно, а теперь разлеглось обломками в ожидании дальнейших явно неутешительных событий.
Работа во Франции, насколько я поняла, закончилась, время возвращения в/на Украину пришло, а вот желания вернуться именно туда и именно сейчас нет. Нет желания. Есть вера в Новороссию. Есть сомнения, смятение, отчаяние есть. Желания вернуться на родину нет.
Человек собирает доводы и документы, подает и запрашивает разрешение на проживание во Франции, где, как легко догадаться, сейчас далеко не лучший момент просить приюта от чужих невзгод. Если, конечно, вы не одноногий темнокожий транссексуал, пострадавший от тоталитарного произвола и вплавь добравшийся до Марселя от берегов Белоруссии (вслед за так и не доплывшим туда шестым флотом Соединенных Штатов).
Человеку, как и следовало ожидать, отказывают и предлагают вернуться на немилую уму и сердцу родину. Человеку больно и обидно, и тем более обидно, что унижаться и просить приходится, толкаясь среди многочисленных беженцев из непонятных восточных стран, допущенныx к проживанию в европейском социуме без особого выяснения причин и наспех обласканных видимым сочувствием властей.
Человек дожимает самого себя до последнего градуса отчаяния и делает первому попавшемуся на глаза журналисту (попалась я) деловое предложение: отвергнутый политкорректными властями, он устраивает себе в знак протеста вместо отъезда на родину громкую «эвтаназию»...
А журналист (я, попавшаяся) берется расписать это все в сочных красках с шумовыми эффектами, чтобы «французы не умолчали трагедию» и впредь, конечно, раздавали бы виды на жительство без лишних придирок и размышлений.
Не буду гадать, что сделает в подобной ситуации настоящий порядочный журналист: плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к праотцам пошлет... Не скрою, предложение меня с ходу оскорбило, и первым рефлексом было отписать про себя, любимую: я не такая, я жду трамвая. Вторым – про него, бессовестного: как же вам, взрослый вы человек, не стыдно бороться с несправедливостью методами «назло французам уши отморожу».
Заключительным сработал рефлекс последнего аргумента: я вспомнила встреченного утром старичка-соседа, согбенного и погасшего, не понимающего и не вникающего в творящееся вокруг. Он не знает, что такое «Украина», и тем более смутно представляет, где находится Донбасс и в чем там дело.
Он даже Сирией не интересуется и беженские цунами его не беспокоят. У него опять умирает единственная любимая жена, каждые два-три года борющаяся с редким неизлечимым пока видом рака.
Каждые два-три года от нее отрезают по куску и ждут, что будет дальше. Дальше неизвестная колония образуется каждый раз в новом месте – в легких, в груди, в печени, в желудке – и стремительно завоевывает новые территории. Ее вырезают, она мигрирует и снова расселяется. И длится это уже около двадцати лет. Резать уже почти нечего, и на этот раз она, похоже, уже не встанет. Детей у них нет.
У них есть только жизнь, которую они оба, сколько хватает сил, тратят на самых ближних своих соседей (в доме слева у вдовы – тяжелобольной ребенок) и на тех, что подальше (через пару улиц, в очень благополучной семье, покончил с собой сын-студент престижного медицинского института, из-за неуспешного экзамена, пришел и повесился в комнате родителей).
Вы живой и здоровый человек, у вас работают голова и руки, ходят ноги, видят глаза. У вас наверняка есть родные и близкие, которым небезразлично, гуляете вы по этой планете или уже пополняете ее запасы полезных ископаемых.
Неужели вместо желания досадить кому бы то ни было посмертно у вас не возникает прямо-таки зуда найти себе совсем иное применение? Стоит ли чужую черствость усугублять собственной глупостью, да еще такой ценой?
Знаете вы, что о вас забудут быстрее, чем вы остынете? Если не знаете, заучите наизусть и не сомневайтесь – забудут. Быстрее, чем вы остынете. Вот именно так. Помните вы имя человека, известного французского интеллектуала, в знак протеста застрелившегося прямо в соборе Парижской Богоматери?
Знаете вы имена всех ушедших в собственноручно разожженном пламени на центральных площадях разных городов многих-многих стран? В знак протеста. Против разного рода несправедливостей и беззаконий. Заметили вы, что изменилось в мире после их ухода? Как пережили их «уход» родные и близкие? Кому они помогли?
Если всего вышесказанного недостаточно, позвольте процитировать одну очень смелую женщину, потерявшую мужа в тяжелой болезни, боровшуюся и победившую рак у маленькой дочери и недавно сердито усмирившую родную престарелую мать, которая неожиданно слегла без внятных перспектив снова подняться в ближайшее время и потому тоже решила устроить себе маленькую личную «эвтаназию» («я все равно себя убью, не уговаривай!»). Матери было сказано без обиняков:– Ты знаешь, сколько это стоит? И не вздумай!
Мать неожиданно успокоилась, отлежалась и вот уже пять лет как снова на ногах.
Признаюсь, на отчаявшегося человека я в частной переписке вылила не весь поток вышеперечисленного, ограничившись сухим остатком скорого остывания и отмороженных ушей.
Но что-то все-таки сработало, потому что человек отдышался и передумал. И снова дышит в соцсетях. Я проверяла.
Судя по сетевой эволюции, много хорошего еще может сделать. Уже неважно, в какой части мира. Главное, успеет. Потому что ни одна игра не сыграна до последней карты. И все мы (каждый, самый бестолковый из нас) непременно кому-то подвернемся и понадобимся. Я все никак не устану это повторять.
И вы не балуйте.
