Падение Берлинской стены зависело от одного человека

Подполковник погранслужбы Штази Харальд Йегер был человеком суровым, спокойным и исполнительным. Такие редко делают серьезную карьеру в армии, даже в немецкой, хотя очень соответствуют ее тыловому стереотипу. Ему не хватало решительности и способности мыслить самостоятельно. Это одна из разновидностей бытовой слабости: человеку удобно выполнять приказы, а когда срочных приказов нет, он считает действующим крайний. Эти люди часто достигают виртуозных высот в делах, не требующих смекалки и бесстрашия: например, в выпиливании лобзиком или строительстве бань. Йегер, кстати, до того, как поступить в Народную армию ГДР, учился на печника. Но в какой бы сфере человеческой активности они ни участвовали, они всегда упираются в некий потолок. Иногда потолок бывает довольно высоким, но он всегда есть. И такого сорта люди крайне не любят, когда им об этом напоминают.

В ночь на 9 ноября 1989 года подполковник Харальд Йегер командовал переходом у Берлинской стены на Борнхольмер-штрассе. Он сидел в караулке и ел бутерброд, когда по телевизору впервые в истории ГДР в прямом эфире транслировали пресс-конференцию первого секретаря СЕПГ Гюнтера Шабовски, относительно молодого интеллектуала, женатого на русской и журналиста по образованию, считавшегося фаворитом Эрика Хонеккера. И когда Шабовски, взглянув в таинственный листок с каракулями, вдруг заявил, что новый порядок пересечения границ для граждан ГДР вступает в силу «немедленно», Йегер поперхнулся бутербродом. Пару часов назад он получил приказ не применять силу к демонстрантам, собиравшимся у стены. Инструкции в прямом эфире он получать не привык.

Чтобы уточнить ситуацию, Йегер позвонил своему непосредственному начальству и спросил, что ему делать, для наглядности высунув телефонную трубку в окно караулки, чтобы на другом конце провода услышали, как беснуется толпа, тоже слушавшая Шабовски. Начальство скорректировало приказ: пропусти самых крикливых, но предупреди их, что обратно они уже не вернутся. Но начальник Йегера одновременно говорил по другому телефону и допустил ошибку: своему второму собеседнику он открытым текстом сказал, что «Йегер – слабак».

Видимо, это стало последней каплей. Йегер взбесился и приказал открыть границу, войдя тем самым в историю как «человек, который открыл Берлинскую стену».

Через много лет он написал книгу с таким названием. Все годы, последовавшие за падением Берлинской стены, уволенного из армии и погранслужбы бывшего подполковника Харальда Йегера никуда на работу не брали. Он мыкался все 1990-е годы безработным, за ним шла репутация человека слабого, но исполнительного, чего хватало для временной работы сторожем на складе, но не более. В геройство и демократические устремления бывшего подполковника Штази никто не верил, а кадровые службы армии и контрразведки объединенной Германии внимательно изучали служебные характеристики, доставшиеся в наследство от ГДР. Ничего привлекательного там про Йегера написано не было. В конце концов, он накопил денег на газетный киоск в Берлине, но в 2009 году бывший полковник Штази Хайнц Шефер вдруг заявил, что это он первый, а не Йегер, «открыл стену» на юге города в районе Вальтерсдорф. Случился скандал.

Гюнтер Шабовски умер в одиночестве в доме престарелых в 2014 году, отсидев три года в тюрьме за все ту же стену, после нескольких инсультов и инфарктов. На той пресс-конференции он все попутал и перепутал, практически спровоцировав своей некомпетентностью и слабостью неконтролируемый штурм стены.

На эту тему
• Захарова заявила о разрушении появившихся у Европы после падения Берлинской стены надежд
• Россияне рассказали об отношении к падению Берлинской стены
• Штайнмайер выразил глубокую признательность Горбачеву

Первой пограничные укрепления на границе с Австрией демонтировала еще летом 1989 года Венгрия, и восточные немцы, желавшие выехать на запад, устремились именно туда. Венгры были этому не шибко рады и стали настойчиво предлагать руководству ГДР решать свои проблемы самостоятельно. Да и без Будапешта было понятно, что проблему пересечения границы надо как-то либерализовывать. Поддержки из Москвы ждать не приходилось: Горбачев даже слышать не желал о событиях в Восточной Европе. Профильные отделы ЦК КПСС читали сводки «белого ТАСС» (материалы «для служебного пользования», распространявшиеся «по списку») как увлекательные приключенческие романы, передавая друг другу и наплевав на секретность. Сделать-то с этим ничего уже было нельзя без команды свыше. А ее никто и не ждал. В ведомстве Пономарева работали неглупые люди, они прекрасно понимали, что «Горбачев всех сдал».

8 ноября начался десятый трехдневный съезд ЦК СЕПГ. В полдень 9 ноября генсек Эгон Кренц, сменивший Хонеккера, зачитал «Временные переходные изменения в порядке выезда граждан за пределы ГДР» в присутствии членов политбюро и выступил с поддержкой проекта, аргументируя свою позицию необходимостью остановить массовые побеги граждан через границу. В итоге было решено вычеркнуть из названия закона слово «временные», равно как и «переходные», и предать его огласке через отдел печати совета министров.

Гюнтер Шабовски на этом заседании не присутствовал. Он готовился к заявленной на 18.00 первой в его жизни международной пресс-конференции. Его назначили главным по информации из-за того, что он был журналистом по образованию. Он очень нервничал и не знал реального политического расклада. Перед началом пресс-конференции Эгон Кренц передал ему проект документа, в котором было много правок, но в котором ничего не говорилось о том, что закон вступает в силу в четыре утра 10 ноября. Там дат вообще не было. Но именно в такой форме все это озвучил Шабовски, запутавшись в простых вопросах иностранных журналистов и ничего не разобрав в собственных каракулях. Бумажку эту он потеряет, ее кто-то подберет, и недавно она была продана на аукционе за 25 тыс. евро и хранится теперь в Доме истории ФРГ в Бонне.

Но люди, смотревшие пресс-конференцию Шабовски в прямом эфире, восприняли его выступление дословно и массово бросились к стене, не дожидаясь официального вступления закона в силу. А по нему любой гражданин ГДР имел право получить выездную визу для краткосрочного посещения ФРГ. Никакого «гражданского героизма» и разноса стены на сувениры уже не требовалось.

Иначе говоря, есть соблазн утверждать, что падение Берлинской стены в ночь на 9 ноября определялось набором случайностей и личностными качествами нескольких человек. Отчасти это так. Никаких радикальных или насильственных мер, чтобы успокоить людей, не требовалось. На нескольких участках офицеры более решительные, нежели Харальд Йегер, успешно применяли разрешенные водометы, и ничего не случилось.

Но дело было даже не в сохранности именно стены как инженерного объекта. Побег на Запад для значительной части населения ГДР символизировал слепую и неубиваемую веру в светлое будущее. С этим трудно спорить, поскольку тогда уровень жизни ассоциировался со стандартами потребления, проще говоря, с наличием пресловутой колбасы в магазинах. В ГДР и Венгрии с продуктами было намного лучше, чем в СССР, но вера в то, что за стеной молочные реки с кисельными берегами – и все это бесплатно, была железобетонной.

Решить эту проблему можно было очень просто: либерализовав выезд, что и предлагал Эгон Кренц. После того, как СССР самоустранился и всех бросил, выжить можно было, только позволив населению своими глазами посмотреть, как это там все на самом деле. Да и в реальности праздник непослушания продлился недолго: 100 марок, которые выдавали всем беженцам в первые дни, и бесплатные обеды с братанием скоро закончились. Жизнь за стеной оказалась не только заметно труднее, чем в ГДР, но и просто совсем другой.

Одним из главных мотивов постройки Берлинской стены изначально было опасение, что ГДР покидают в основном высокообразованные специалисты и студенческая молодежь, то есть перспективная и активная часть населения. Образование в ГДР было бесплатным, потому и появился диссидентский лозунг: учиться – в ГДР, работать – в ФРГ. Сейчас, когда выросло целое поколение, видевшее стену только в кинохронике, появился термин «стена в головах», поскольку разница в менталитете оказалась настолько стойкой, что никакой потребительский рай не смог убить в бывших гражданах ГДР и их потомках фантомные воспоминания о бесплатном социальном обеспечении и прочих достижениях соцстроя. Требовалась массированная пропаганда, чтобы объяснить бывшим жителям ГДР, что потребительский рай и свобода перемещения важнее и лучше, чем бесплатное образование и медицина. И до сих пор этого сделать не удалось.

Другой разговор о том, почему восточноевропейские социалистические режимы оказались настолько нежизнеспособны, что после самоустранения Москвы пали так быстро. Есть версия опять же личного характера. Практически в каждой стране Восточного блока были возможности, не только насильственные, чтобы прекратить все это задолго до того, как события приняли необратимый характер. В качестве отрицательного примера приводят политику «круглого стола» в Польше, когда генсек Ярузельский фактически легализовал в политическом поле несистемную оппозицию, согласившись на открытый диалог с ней на равных.

Противники этой версии настаивают на том, что «Солидарность» и прочие уже по факту захватили власть в стране, а генерал Ярузельский лишь зафиксировал это положение. При этом Ярузельский постоянно пугал оппозиционеров возможной советской агрессией, прекрасно понимая, что ее никогда не будет – реальную ситуацию в Москве он знал. В Венгрии слишком силен был националистический элемент, там даже перезахоронение расстрелянного при Ракоши (венгерском Сталине) министра иностранных дел Ласло Райка (коммуниста, интернационалиста, добровольца в гражданской войне в Испании и еврея) сопровождалось шествиями в национальных костюмах и с флагами отобранной у Венгрии в 1945 году Трансильвании. В Чехословакии «нежная революция» напоминала студенческий праздник и легко решалась методами, очень далекими от насильственных. А в ГДР же с ее сверхдемонизированным Штази все уповали на возможность контролировать ситуацию изнутри, но на практике никто этого делать не хотел.

Тот самый личностный момент заключался в том, что демонстративное поведение Горбачева было тем самым ударом в висок, после которого уже не оправиться. Даже стойкий оловянный солдатик Войцех Ярузельский функционировал как бы по инерции. Из этих людей и, следовательно, из всех структур, которые они возглавляли и контролировали, как будто выпустили воздух. Они последовательно соглашались со всем, что им предлагала оппозиция или навязывала толпа, придумывали какие-то компромиссные, но нежизнеспособные концепции, а порой просто уже ничего не делали. Или вступали в сложные закулисные переговоры на заведомо проигрышных условиях с людьми, которые компромисса не желали.

Никто сейчас задним умом не утверждает, что социалистический строй надо было сохранять всеми усилиями, вплоть до гражданской войны или репрессий. Это было невозможно, да и не нужно. Но восточноевропейские страны оказались в стратегическом тупике: Советский Союз от них отвернулся, а самостоятельной идеологической концепции, кроме национализма, как у венгров и поляков, у них под рукой не было.

Панические попытки достучаться до Горбачева, Шеварднадзе и Пономарева ни к чему не приводили.

В конце концов все это аукнулось и Москве: вряд ли кто-то сомневается в том, что потеря союзников в Восточной Европе после падения Берлинской стены стала началом распада и самого СССР. Слабость, в том числе и персонифицированная, сугубо личного свойства, никем не ценится. Задним числом Гюнтер Шабовски мог рассуждать, что он всю жизнь был за демократию и христианские ценности, а Харальд Йегер рассказывать, как открыл ворота в Европу. Примерно так же, как Горбачев и его команда уже три десятилетия повторяют одни и те же тезисы, что они хотели счастья и мира, когда по каким-то совершенно неясным мотивам бросали своих бывших союзников и друзей.

Это был какой-то коллективный приступ ментальной и физической недееспособности. Их как подменили всех, заменили тряпичными куклами с пластилиновыми мозгами. Или, может, они такими и были изначально, просто годы пропаганды и ограничения доступа к реальной информации создавали на пустом месте голографию ответственных государственных мужей? Или ущербная карьерная система все-таки сделала свое дело, вытолкнув на поверхность совсем не тех людей, которые должны были бы там находиться. Целый социальный слой безвольных карьеристов, боящихся собственной тени.

Даже в поражении бывает сила, хотя бы в приступе последней храбрости или в изворотливости ума. А в победе никогда нет слабости.