Оппозиция гуляет за счет мертвых детей

Летом прошлого года, после убийства в Центральноафриканской Республике троих российских журналистов, Михаил Ходорковский пообещал, что это не последние жертвы в его войне с властью и за власть. «На нашем пути еще обязательно будут жертвы. У нас такой путь. Люди, которые идут с нами, должны это знать. Бороться с таким режимом и не ждать каждый день, что он может стать последним – смешно и наивно», – говорил Ходорковский.

Активистке «Открытой России» Анастасии Шевченко не смешно. Ее умершую дочь сторонники Ходорковского превратили в информационной повод для очередной акции протеста. Несогласованный «Марш материнского гнева» назначен на эти выходные.

«Не используйте больше одиноких матерей»

Анастасия Шевченко находится под домашним арестом за сотрудничество с «нежелательными организациями», какой признана «Открытая Россия» Михаила Ходорковского. Задержана она была еще 21 января, но акцию протеста в ее поддержку сторонники Ходорковского объявили только после трагической смерти 17-летней дочери активистки Алины. Девочка – инвалид первой группы – уже 12 лет проживала в интернате для детей с глубокой умственной недостаточностью. Она не могла ходить, говорить и самостоятельно есть.

Как говорят родственники, состояние ребенка стало ухудшаться два года назад и, учитывая ее основной диагноз, врачи не давали благоприятных прогнозов. Любой бронхит мог стать фатальным. «Мы знали, что все может закончиться трагически, и обсуждали, в каком гробу будем хоронить, если девочка умрет», – говорит бабушка ребенка, Тамара Грязнова.

31 января девочка умерла в реанимации от пневмонии, держа за руку свою мать.

Утром СМИ, симпатизирующие Ходорковскому и не симпатизирующие фактчекингу, вышли с заголовками, что следствие не отпустило мать к умирающему ребенку. Позже исправились – следователь отпустил, но больница не разрешила Шевченко войти в реанимацию. Еще позже пришлось вносить новые правки: больница продержала мать всю ночь, но с утра пустила в реанимацию.

Параллельно сама Анастасия Шевченко написала благодарность сотрудникам больницы, лечившим ее дочь.

Алина Шевченко неожиданно для семьи стала иконой российского протеста – беспощадного в первую очередь к самим жертвам. «Не используйте больше никогда одиноких матерей для реализации вашей бессмысленной мечты сделать на территории, называемой сегодня Россия, демократическое государство в вашем узкопрофильном понимании этого термина. Набирайте в свою армию мужиков», – пишет читатель на странице Ходорковского.

Маркетинговая ставка на феминизм

На эту тему
• Ходорковский сэкономил не только на жизни, но и на смерти журналистов
• Новые факты обнажают вину сотрудников Ходорковского в гибели журналистов
• Восхождение Ходорковского стало наиболее яркой страницей беспредела 90-х

В нескольких городах оппозиция уже провела пикеты с плакатами в руках: «За слезинку замученного ребенка ответите» и «Российские власти пытают матерей».

«Анастасию Шевченко арестовали в среду, а в пятницу стало известно, что девочке нужны лекарства, которых не было ни в интернате, ни в больнице. Друзья смогли передать лекарства только в воскресенье. Если бы суд отпустил Шевченко к дочери, она смогла бы сама привезти лекарства, и может быть, Алина осталась бы жива», – пишет финансируемое Ходорковским МБХ-медиа.

Написано юридически аккуратно – может быть осталась бы жива, а может и нет. Только не написано, по какой причине лекарство не мог отвезти отец девочки (он в разводе с Шевченко, но помогает своим детям, платит алименты и регулярно забирает здоровых сына и дочь к себе на выходные) или бабушка, которая проживает вместе с детьми и в курсе всех проблем.

Или почему адвокат Шевченко тянул время и не сообщал ей об ухудшении здоровья дочери. «Я поступил цинично, понимая, что нам нужно закончить допрос, и не сразу сказал Анастасии, что дочь в реанимации», – признается Сергей Ковалевич в интервью тому же МБХ-медиа.

Или почему секретарь больницы несколько часов не могла отправить следователю справку о состоянии Алины, запрошенную как раз для того, чтобы ходатайствовать у суда об освобождении Шевченко.

Наверно, про это на плакате не напишешь.

Зато на плакате хорошо смотрится про «слезинку ребенка». Вообще, тема противостояния мужчин и женщин, феминизма и патриархата, сейчас продается на ура.

Чем уже пользуются известные марки – от Gillett до Reebok.

Маркетологи от политики тоже не отстают от тренда. Пока интернет активно обсуждает и осуждает открытие в Санкт-Петербурге женского кафе, московские технологи объявляют Марш материнского гнева. Официальных подзащитных двое – сама Анастасия Шевченко и Лия Милушкина, участница «Открытой России» из Пскова, мать двоих детей, также находящаяся под домашним арестом.

Организаторы акции даже придумали себе отличительный знак – черное сердце, приколотое к груди. Не упоминается только, что Милушкина попала в уголовное дело не одна, а вместе с мужем. И вовсе не по той же статье, что Шевченко. А по подозрению в сбыте наркотиков. И супруг Милушкиной находится не под домашним, а под реальным арестом в СИЗО. Но его маркетологи «Открытой России» не берут в подзащитные – видимо, не вышел фактурой.

Одна из заявителей Марша материнского гнева – Варвара Грязнова, продюсер проекта «Московский активист». В титрах телеканала «Дождь», активно продвигающего акцию, так и написано – продюсер. Грязнова действительно профессиональный организатор протеста (борется с мусоросжигающими заводами, плиткой, реагентами и прочими проблемами бытия), и даже лексику использует профессиональную, переживая, что ее друзья «боятся перепостить ивент на фейсбуке». Ивент – это акция «матерей». Ни отцы, ни мужья в названии не фигурируют – иначе не будет надрыва. Поэтому Анастасию Шевченко в соцсетях и СМИ так активно называют матерью-одиночкой. Про законного отца, платящего алименты и помогающего с детьми, старались не упоминать – вероятно, чтобы не вредить «ивенту».

«Анастасия Шевченко потеряла своего ребенка, потому что находилась под домашним арестом», – продолжает еще одна заявительница акции, московский активист и муниципальный депутат Юлия Галямина.

Так частная человеческая трагедия, которую можно абсолютизировать разве что до проблемы недопуска родственников в реанимацию, вдруг становится политическим коньком оппозиции.