«Мы пытались вывести счастье из денег»

Создание Дмитрием Медведевым «Большого правительства» и решение Владимира Путина участвовать в президентских выборах 2012 года серьезно меняют политический ландшафт, хотя формально никаких революционных изменений не произошло. Точно так же не революционна предложенная Путиным в качестве главной ценности «справедливость».

Единственной стратегией, то есть последовательной и долгосрочной системой действий, является у нас потребительское поведение

Однако изменения неизбежны, и их направление пытаются сейчас описать эксперты. Основатель некоммерческого гражданско-политического и экспертного объединения «Гильдия исследователей», автор первого постсоветского исследования, посвященного идее справедливости в политике, философ Андрей Ашкеров в интервью газете ВЗГЛЯД описал те вызовы, с которыми предстоит столкнуться президенту Владимиру Путину и главе правительства Дмитрию Медведеву.

ВЗГЛЯД: Андрей, здравствуйте. Прошел съезд «ЕР», закончились выборы, победила «ЕР», победил Путин, все проснулись 5 марта 2012 года и...?

Андрей Ашкеров: Давайте сначала о «ЕР». Правящая партия, конечно, победит, но эта победа с каждым разом требует всё большего ресурса. Политика – это ведь система распределения и перераспределения отношений доминирования. Она сводится к управлению в том случае, когда доминирование оказывается универсальным продуктом, изготовленным в одной лаборатории. У нас это именно так, и мы все отлично знаем, что это за лаборатория. Ситуация постоянного сведения политики к администрированию предполагает, что вся политика, которая соотносится с этой системой, производится in vitro – в пробирке. Это относится не только к правящей партии и связанным с ней общественным организациям, но и к оппозиции, причём к оппозиции даже больше. Возникает оппозиция, которая представляет собой несколько «големов», вырвавшихся из-под власти их создателей. Фактически, это материализовавшиеся ошибки. Каждый из «големов» жизнеспособен в той степени, в какой привык к непригодной для политической жизни среде. Фактически, они выживают, паразитируя на дефиците политики и политического участия. Это побочный продукт сверхэсплуатации административного ресурса.

ВЗГЛЯД: Чем это грозит?

#{smallinfographicleft=531718}А.А.: «ЕР» победит, но сверхэксплуатация инструментов администрирования приводит к их стачиванию – они перестают работать и могут отказать в самый неподходящий момент, когда будут по-настоящему нужны. При этом победа «ЕР» уже давала повод и будет давать повод и впредь «обнажать приём», то есть показывать, что за многократно воспетыми кремлёвскими поэтами технологиями soft power скрывается hard power – силовая политика – во всей неприглядности. К этому стоит добавить, что отрыв «ЕР» от конкурентов сокращается, и это даёт основания думать о сценарии того, что политологи называют «опрокинутыми выборами», когда прикормленная или маломощная оппозиция получает неожиданное преимущество, превращающее её из карманной силы в самую настоящую.

ВЗГЛЯД: Какие стратегии общественного поведения будут востребованы после выборов? 

А.А.: Единственной стратегией, то есть последовательной и долгосрочной системой действий, является у нас потребительское поведение. И к политике оно имеет большее отношение, чем к прилавку супермаркета. Потребитель не хочет быть автором по отношению к проживаемой им жизни, но он хочет, чтобы при этом соблюдались все стандарты её качества. Если он и чуток к чему-то, так это к моде на видоизменение  указанных стандартов. Стабилизация, к которой свела политику «ЕР», приучила к тому, чтобы отказываться от роли политического субъекта в обмен на качество потребления. Стабилизация приучила к хроническому пресыщению, которое опережает даже классическое потребительское удовольствие. И «ЕР» может стать первой заложницей этого пресыщения, причём не только на уровне своего избирателя, но и на уровне собственных кадров. Я не исключаю кризиса правящей партии. Это произойдёт, если партия превратится в авангард политической бессубъектности. Это и есть пресловутое «воровство с убытков», ведь в политике убыточна, прежде всего, невозможность говорить от своего имени. С неё начинается любой кризис легитимации, ибо это неумение означает слом всего механизма политического представительства.

ВЗГЛЯД: Как вообще можно очень коротко и просто описать генезис нашего общества, т.е. откуда и куда мы вообще идем? И идем ли?

#{image=579046}А.А.: Россия в нынешнем виде является территорией внутреннего колониализма. Инновации равносильны импорту, а администраторы волей-неволей вынуждены выступать колонизаторами. Если представлять это в виде формулы, получится колонизация в обмен на инновации. Подобный расклад восходит ещё к тем временам, когда русские князья получали ярлыки на княженье от Орды. Вторым пунктом в формировании подобной конструкции власти была византизация. Византизацию воплотила политика Ивана III, в частности, женитьба на Софье Палеолог. Иван III (по некоторым версиям, под влиянием жены Софьи) отказался платить дань хану Ахмету, то есть символически обозначил завершение периода монгольского ига. При этом Московское княжество оказалось во власти византизации, как впоследствии страны Востока – во власти ориентализации.

Что такое ориентализация и византизация? Это колонизация в её символическом аспекте. Для того чтобы осуществить колонизацию, недостаточно одной силы и силового принуждения. Нужно, чтобы было импортировано самосознание и вся инфраструктура национально-государственной идентичности. И не просто импортирована, а показалось бы шансом стать такими же, но лучше. Ориентализм не только приучил восточные народы к определённому восприятию себя, но и к новому «мы», которого у них прежде не было, но которое было навязано им как более удобное. Возник объект под названием «Азия», в котором было что-то от сказочной страны из самых смелых грёз и что-то от косной реальности, которая именно благодаря искусственной «косности» служила замечательной декорацией для сказки – сценой для невозможного. Нечто похожее произошло и с Московским княжеством, с которого ведёт отсчёт Россия в современном её понимании.

С одной стороны, это княжество стало «царством», и не просто «царством», а конечным пунктом «трансляции» Римской империи, то есть политической формой, тождественной мировому порядку, и одновременно «большим пространством», выступающим местом встречи власти и Провидения. С другой стороны, византизм обрекает даже не на «сакрализацию» верховной власти (и впоследствии бюрократии), а на то, чтобы власть выступала источником блага и благодати во всех их проявлениях. Сегодня за благо и благодать принимаются монетизация и последующее присвоение бюрократией возможностей и самого будущего. Мы называем это «коррупцией». Однако за «коррупцией» скрывается определённая модель власти, возникшая вместе с византизмом. Но никакой другой модели власти у нас по-прежнему нет.

ВЗГЛЯД: Власть в глазах общества останется сакральной, или все-таки станет «менеджерской» (т.е. мы их тут пригласили поработать)?

На эту тему
• Профессор лингвистики рассказал о том, почему России важно выработать новый политический язык
• В ходе общения с блогерами президент рассказал о том, сколько чиновников играют в Angry Birds
• Тюремная реформа в России буксует из-за нехватки денег на жалованье тюремщикам
• Владимир Путин призвал иностранные фонды не тратиться на выборы в России
• Депутат Госдумы полагает, что военная реформа идет в целом верно, хотя и с некоторыми провалами

А.А.: Вопреки распространённому мнению, у нас никогда не было сакральной власти, если понимать власть как объект поклонения. Сакральное в западной традиции – это нечто недоступное, находящееся на заповедной территории. Удалённость часто смешивают с возвышенным, с принадлежностью к высшим мирам. В русской традиции сакральное – это не столько «возвышенное», сколько единство высокого и низкого. Неслучайно самые сильные слова в русском языке – слова обсценные, имеющие срамные смыслы. Это связано с влиянием Византии, где император воспринимался как живое воплощение Христа, но мог при этом быть распят на площади, если народ усомнился в его помазанничестве. «Сакральность» предполагает невероятно высокий уровень сомнений во власти и воздаяния, если эти сомнения найдут хоть какие-то подтверждения. Проще говоря, с «сакральной» власти больше и спрос. У нас давно уже не с кого спрашивать. Власть – самый большой аноним. В ситуации последних 20 лет как-то само собой исчезла даже привычка отождествлять эпоху с правящим лицом (жить «при Брежневе», «при Хрущёве» и проч.), давно ушла в прошлое. Так что наша власть ни в коем случае не является сакральной, но это вовсе не делает её властью «по найму». Наоборот, утрата властью сакральных черт ещё больше уводит нас от этой постановки вопроса, основанной на более светском прочтении всё тех же функций власти как выражения выдающихся способностей на авторство по отношению к жизни.

ВЗГЛЯД: Каким, на ваш взгляд, будет основной итог нулевых? И что он может определить в поствыборной пятилетке?

А.А.: Итог в том, что средний класс, который с упорством, достойным лучшего применения, создавала в своих ретортах «Единая Россия», обернулся «хомяками» Навального. «ЕР» и никто другой выпестовала оппозицию, паразитирующую на ошибках партии, которая сама не хочет учиться на своих ошибках.

Так что любые победы (в политике, спорте и и т.д.) будут даваться со всё большим трудом, но это не отменит их девальвирования. Скорее наоборот: чем труднее победа, тем меньше она будет цениться. Уже в нулевые сам принцип «победительного» отношения к жизни начал сходить на нет. И это тоже итог. «ЕР» создавалась как проект политической социализации «коллективного управдома», составляющего костяк правящей элиты. Однако управдом социализироваться не захотел, а все благие начинания у нас, как водится, стали предпосылкой для усовершенствования форм и механизмов коррупционного тягла. Сегодня очевидным стало то, что все остальные формы коррупции берут начало в коррупции политической, а политическая коррупция выражается в превращении блага и любых благих начинаний в предмет стяжательства. Подчёркиваю: речь идёт не о стяжательстве, касающемся материальных активов, а о том, что любое благо сводится к количеству материальных активов и способам их присвоить.

Политическая конкуренция, о которой вот уже 20 лет вопят из каждого утюга либералы, сводится у нас к тому, кто быстрее распилит общее благо. Это главная проблема современной российской политики, и в этом распиле общего блага оппозиция и правящая партия идут вровень. На повестке дня в последующие 5 лет конституционная реформа и ограничение полумонархической президентской власти. Ещё на повестке дня судебная реформа. И главное – создание правящей 2.0. (именно правящей, а не «какой-то») партии. Она должна быть создана не в качестве оппонента «ЕР» (которой противопоставила бы управдомам-ретроградам более прогрессивных управдомов), а в качестве партии образованных горожан, составляющих инициативное большинство и давно готовых к партийному представительству. Как «ЕР» и эта новая партия будут взаимодействовать друг с другом, может составить главную интригу политики десятых годов.

ВЗГЛЯД: А в чем будет содержание главной идеи, если совсем для «человека телевизора» сформулировать? Затянуть пояса? Потреблять? Демократия? Запретить всякое нехорошее? Т.е. вот очень просто – что станет такой идеей?

А.А.: Эта идея в том, что не любое благо можно монетизировать. Вот многие говорят: и едим мы хорошо, и пьём, и уровень потребления во много раз увеличился, и стабильность опять же. Всё есть, а счастья – нет. Главной идеей в политике становится идея счастья. Все нулевые мы пытались вывести счастье из денег. И ничего не получилось. Счастье – это как раз то, что через деньги выразить невозможно.

ВЗГЛЯД: То есть эта та идея «справедливости», о которой вы же и писали в своей книге «По справедливости: эссе о партийности бытия»?

А.А.: В книге я писал не столько об идее, сколько о методологии справедливости, о том, что справедливость означает с точки зрения поступка и как избавить справедливость от отождествления с желанием  всё «взять и поделить». В речи Путина на съезде «ЕР» слово «справедливость» звучало чаще всего. Это означает, что, по крайней мере, само слово начинает волновать больше, начинает служить перевалочным пунктом многих представлений и смыслов. Если в эпоху Медведева всё вращалось вокруг темы свободы («Свобода лучше несвободы»), то возвращение Путина связано с темой справедливости. При этом нужно помнить, что справедливость не тождественна раздаче благ государством, приравнивающим в силу этого к источникам не благ даже, а благодати.

Справедливостью является бдительность в отношении несправедливости к тому, чтобы благо превращалось в предмет монополии. Государство не должно монополизировать благо, но оно, безусловно, может быть одним из самых эффективных инструментов для того, чтобы никто его не присваивал себе монопольно: будь то медиа, Церковь, наука или само государство. У гражданского общества нет монополии на благо, однако культ свободы (и гражданское общество, когда оно становится коллективным жрецом этого культа) ведёт к этой монополии.

XX век преподнёс нам урок относительно того, что в сознании потребителя этику заменяет рациональный выбор, предлагаемый государством как высшее и последнее выражение его собственного резона. В XXI веке иммунитет на госрезон сработал, таким образом, высшей доблестью для государственного деятеля стала способность оставаться частным лицом. Прецеденты этого случались в начале XX.

Однако уже судьба Николая II показывает, насколько мало добродетелей частного лица для политики. И мало именно потому, что частное лицо сводит справедливость к распределению и размеру пайки. Справедливость – это не распределение, а изобретение новых форм жизни и отстаивание жизни там, где другие могут распознать только смерть. Политика без справедливости сегодня невозможна. Путин неслучайно произнёс это слово.