30 сентября 2022 года я проснулась и все утро прорыдала. Нет, не от горя. А потому что – «дождались!». Господи, случилось! Как долго они ждали. Как долго мы ждали. Как долго я ждала.
А еще я думала о Сереже Куценко. Он не дождался. Как он ждал! Как мечтал, что Луганск снова станет Россией. До последнего верил и всегда говорил: «Россия придет». 29 января 2022 года, чуть меньше чем за месяц до начала СВО, он скончался в гериатрическом пансионате Луганска.
Летом 2014 года в результате обстрелов ВСУ Сережа остался без дома в поселке Хрящеватое. Это поселок, как и соседняя с ним Новосветловка, находился рядом с Луганском. Тем жарким летом там шли кровавые бои за Луганск и аэропорт. Половина поселка была уничтожена ВСУ и батальоном «Айдар»*. Когда я впервые попала в этот поселок – весной 2015-го – он уже был в глубоком тылу относительно украинской армии, отброшенной от этих мест. Но даже тогда почти на каждой улице еще стояла сожженная техника. Целые улицы с разрушенными до основания строениями. И вместо многих домов посреди руин торчали печи. Как в Хатыни.
Мы приехали в поселок с гуманитарной помощью и заехали по наводке девочек из поселкового совета в барак. Там, без света, газа и воды, жил Сережа. Ему было около 50, еще относительно молодой, но больной полиартритом. Оставшись без дома, он перешел жить в ничейный барак. Без всего.
Когда мы его увидели, он еле шел, прихрамывая и опираясь на погнутый костыль, обмотанный изолентой. Сережа жил один – развелся еще в мирной жизни. Никого из родственников рядом не было. Руки скрючены, ноги еле держали. Но на меня смотрели невероятно красивые, ясные глаза. Грелся от печи, которую еще поди растопи. На ней же и готовил. Воду носил в бутылках – ее развозили по поселку машины по точкам несколько раз в неделю. Соседи в целом помогали. Но все равно – как выжить больному в таких условиях?
Мы ему почти сразу нашли костыли и по дороге домой в Москву их завезли. А потом постоянно вспоминала Сережу, его ржавый костыль и его красивые глаза.
Дома меня ждали друзья, которые не очень хотели слушать мои истории про увиденное и рассказанное мне местными жителями в Новосветловке и в Хрящеватом. О зверствах нациков из батальона «Айдар», которые мародерствовали, насиловали и грабили. О том, как в разгар боев за Луганск и аэропорт собрали местных в машины, чтобы эвакуировать. И одну из машин взорвали. За несколько секунд до взрыва местные видели, как водитель выскочил. Взорвали обычных людей. Просто так. Понять это невозможно. Это настолько чудовищно в своей бессмысленности и жестокости, что, кажется, я сама до сих пор в это не поверила. А это правда – десятки людей рассказали мне про тот случай. Но друзья мне сказали, что нацистов на Украине нет, и это все «распятые мальчики».
А я чувствовала себя сумасшедшей, которой доказывали, что она неправильно слышит и видит. «Все неоднозначно», «сами виноваты», «а чего не уехали» – полный пакет вот этих по форме нормальных, а по сути людоедских слов.
Так вот, вернувшись в Москву, где слово «Донбасс» вызывало лишь подергивание носиков у праведной публики, я попросила своих луганских друзей заехать к Сереже в Хрящеватое. Господь так управил или воля случая – но буквально за пять минут до их приезда Сережу забрала скорая. Оказывается, он упал и сильно повредил ногу. Телефон разрядился. И он пролежал на полу почти сутки, пока не зашел сосед. В больнице не хватало всего – расходников, специальных препаратов, лекарств, которые были жизненно необходимы. Мы находили всё – и отправляли ночными автобусами из Москвы в Луганск.
Да что говорить про больницы – даже аптеки в ЛНР стояли пустыми, там иногда не было даже бинтов. Друзья мотались в больницу каждый день. Жизнь Сереже врачи спасли, но ногу ампутировали. Вернуться в барак в таком состоянии было нереально, и мы помогли его устроить в гериатрический интернат в Луганске.
Сережа стал нашим другом. Он когда-то служил в армии, был командиром танка. Мы так и называли его – танкист. Когда я приезжала в Луганск – первым делом ехала к нему. И он меня всегда очень ждал. В палате везде стояли наши распечатанные фотографии, и все думали, что мы близкие родственники. Мы привозили в интернат необходимое, а Сереже – немного лишнего, например, один мой читатель привез для него сигары с Кубы. Ребята брали его на речку, мы жарили шашлыки на природе.
На территорию интерната, где он жил, летом 2014-го тоже прилетали снаряды. Никто не погиб, но стекла были выбиты. А в другой интернат в Луганске – в тот, что на улице Щербакова – были прямые прилеты. Погибли несколько подопечных и один работник. Мы помогали тому интернату подгузниками, и его директор нам рассказал, как незадолго до прилета приходила подозрительная женщина. Оказалось, наводчица – корректировала огонь. Да-да, по дому престарелых. Это не опечатка.
Много было событий в Луганске летом 2014 года, начиная со 2 июня, когда украинский самолет сбросил бомбу на здание областной администрации – ВСУ отказались это признать, после чего родился мем о взорванных кондиционерах. Есть видео, где после этого «взрыва кондиционеров» в кадре умирает женщина. Рядом лежал труп другой женщины – это была теща моего друга. То есть я точно знала, что это не кондиционер. И тысячи других людей в Луганске знали.
И Сережа, как и все, кто видел украинский самолет, кто остался без дома, без всего – все эти годы ждал. Сжимал кулаки, когда били по Первомайску, Михайловке и Калиново. Когда были прилеты по Донецку. Не отлипал от новостей и постоянно сетовал на суставы, на ампутированную ногу, говорил, что должен был быть на танке там, на «передке», с пацанами.
Все эти годы наша команда возила гуманитарную помощь таким вот брошенным людям, как наш танкист. И все эти годы, когда мы приходили с лекарствами и продуктами к ним в дома, которые обстреливали, люди нас спрашивали одно: «Когда?». В этом «когда?» было всё. Людям не надо было пояснять, что именно «когда». Но главное – все они ждали не просто признания республик, не просто независимости. Все ждали того, ради чего готовы были выживать в этом аду годами – признания Донбасса частью России.
Что я могла ответить этим несчастным и героическим людям? Людям, которых «цивилизованный мир» считал вторым сортом?
Как-то прочитала в соцсетях, как мой бывший друг, в прошлом талантливый журналист, про них написал «шахтерское быдло». Которое не может различить, где кондиционер, а где самолет. Где стреляют, а где показалось. Где разорванные кишки соседей, а где галлюцинация. Донбасс мешал им, это была слепая зона, которая противоречила их правильному красивому миру с медитацией, обнимашками и «добротой». Там убивают людей, но ты должен делать вид, что этого нет, ведь иначе надо как-то реагировать, а этого очень не хотелось бы. И никто из них не приехал туда ни разу – чтобы не услышать от людей в лицо про взорванные с гражданскими машины, про прицельный обстрел домов престарелых. Чтобы не взглянуть в ясные глаза таким, как Сережа, чтобы им не сказать – да ты сам виноват. Уезжай, здесь должна быть Украина.
Но люди там верили. Верили и ждали. Потому что они знали, что эти земли стали Украиной случайно, по росчерку чьего-то пера, по чьему-то предательству, что они всегда были Россией. Что несправедливо отнимать у людей право разговаривать на родном языке. Люди верили в суровую правду войны, которая расставит все по своим местам. Они верили и ждали, что наши, свои, придут.
И кажется, нет даты важнее для нас всех, для нашей истории, чем 30 сентября. Потому что в этот день случилась Справедливость.
*Запрещенная в России террористическая организация.
