Деятелям искусства только кажется, будто они творят независимо от типа существующей экономики. В действительности не только они сами со своими идеями, но во многом также их творческие продукты порождены современной экономической моделью.
Главным страхом простого человека стало нарушение равновесия, отсюда и упор политиков на тему стабильности
После бурных 1970-х годов настала эпоха финансовой глобализации, могущественных корпораций, усиления трудовой сегрегации и демонтажа многих лишних, по мнению идеологов «свободного рынка», институтов и прав. Это очень быстро отразилось на настроении литераторов. Фэнтези и киберпанк принялись теснить научную фантастику. Приключенческий тип произведений вышел на первый план, а социальная проблематика отошла на второй. Даже критические книги, такие как «Generation «П» Виктора Пелевина, обходили социально-экономические ребра современности. Так выходило не потому, что в 1980–2000-х годах общественные проблемы ушли, а из-за того, что люди в большинстве принялись от них спасаться в индивидуальной раковине.
Массовое чтиво оказалось в плену упадочнического духа. Мощь большого бизнеса и его безжалостный напор пугали авторов или заставляли их капитулировать. Они бежали от реального зла либо признавали его вечной несокрушимой силой. Даже левые литераторы попадали в ловушку истории. Они писали мрачные картины торжества общества потребления (пусть даже только как идеала) и законов неограниченного рынка. В окружающем мире наблюдалось именно это. Глобализация расширила мировую торговлю и облегчила движение капиталов, сохранив и даже усилив национальную изоляцию рынков труда. Нелегальная миграция, а точнее положение нелегального человека и работника, лишь явились отражением этих жестких границ.
Если в эру глобализации коммуникации прогрессировали, то социальное государство демонтировалось. Неоконсервативные режимы решительно повсюду проводили либеральный рыночный курс. Вывоз индустрии в «третий мир» привел в передовых странах к деградации и застою в культуре. Вера в общественный прогресс, не только в его информационную компоненту, таяла, как отмечал греко-французский мыслитель Корнилиос Касториадис еще в 1980-х годах. Упадок духа масс выводил на первый план индивидуалистический роман. Особо популярной оказалась схема необычайных приключений героя-обывателя при невероятных условиях. Причем этот «самый обыкновенный человек» являлся не свидетелем великих переломов истории, подобно героям книг Вальтера Скотта, а ключевым персонажем. Забавной напастью литературы стала идеализация положительных героев и демонизация отрицательных.
По своей направленности произведения искусства, и литературы в частности, делятся на лояльные действительности и критичные к ней. Другое мерило – взгляд на мир, оптимистический или пессимистический. Он способен отражать ускорение социального прогресса, его замедление и даже регресс. Эпоха, оставленная позади мировым экономическим кризисом, характеризовалась доминированием лояльности и общественного пессимизма.
В хорошем социальном романе прошлого, где события чаще всего разворачивались на историческом фоне, моральная неоднозначность положительных действующих лиц являлась важным достоинством. Она служила связующей нитью между социальной реальностью и личностью. Возможно, поэтому индивидуальные черты героев казались подлинными. Литераторы нашего времени нередко грешат «голливудскими» штампами, сводя характер персонажей к соответствию одной из категорий: доверчивый, смелый, глупый, неуместно честный, наглый, лживый и т.д. Схематичным становится поведение героев. Даже мастера актуального для докризисного времени пера, такие как Борис Акунин, не обходились без затруднений при создании реалистичного характера, хотя и делали эту попытку в отличие от большинства авторов. Сыщик Эраст Фандорин слишком покладист, чтобы тянуть читателя к развитию своего «Я», и недостаточно нелоялен системе, чтобы восхищать своими повадками.
Писатели, за редким исключением, не просто научились в сумрачную годину глобализации бояться шагать далеко и колоть остро. Они поняли, что читатель опасается и не ищет подобного в книгах, потому что считает себя неспособным даже частично повторить литературных героев. Главным страхом простого человека стало нарушение равновесия, отсюда и упор политиков на тему стабильности. Модель экономики надолго социально обездвижила ум массового читателя. Но когда настал глобальный кризис, ситуация начала меняться. Неслучайно наш институт еще весной 2008 года сделал заключение о грядущем повышении социальной активности и революции в искусстве, перевороте вкусов, запросов и ценностей. Впереди возврат социальной проблематики и возрождение спроса на историко-социальный характер героев.
Литература выделяется на фоне остальных направлений современного искусства тем, что сохранила наибольшую трудоемкость. Хорошая книга редко может быть написана быстро, и если художник нашей эпохи, как правило, видит творение своих рук рано, то серьезный литератор может потратить годы на написание одного произведения. Отказ от «рыночного» темпа в работе над книгой позволяет лучше использовать в тексте различные психологические приемы. Так, если в ΧΙΧ веке читатель как бы наблюдал за повествованием со стороны, иногда выслушивая наставления и разъяснения автора, то в современной литературе он как будто делается участником событий. Но возможен и некий формат 3D, когда писателю удается передать ощущения героев, не только душевные, но и физические.
Все это требует тщательной работы над текстом, что никак нельзя автоматизировать и значительно ускорить. Содержательность сцен зависит от их продуманности, что тоже требует немалого времени. Важна и работа с материалом. Стендаль написал «Красное и черное», изучая судебные процессы над яркими молодыми авантюристами.
Коммерческое искусство не стоит оставлять за скобками, потому что оно, в сущности, не является искусством. Оно грубейшим образом ориентируется на настроения публики и буквально конструирует книги по макетам. Здесь, как и в подлинно авторской литературе, имеется общая проблема: творец книги остается комнатным существом. Он социально пассивен. Однако, если это не так, то книг из-под его пера может выходить меньше. Сами они при этом способны быть жизненней. Профессионализм в литературе хорош тогда, когда техника литератора соединяется с его живейшим интересом к судьбе общества, его проблемам, порокам и восхитительным сторонам.
Крайне важной литературной деталью эры финансовой глобализации стало ослабление исторического романа как направления. Вымышленная реальность настолько разрослась, что вошло в моду превращать в нее даже прошлое. Из фона, который всегда можно было корректировать, оно сделалось абсолютно пластичным материалом. В итоге из исторического романа вышли фэнтези и фантастика на псевдоисторической почве. Ее историческим – эпохальным – признаком остается соблюдение общего для литературы времени глобализации правила десоциализации. Выражается оно в обезжизнивании произведения. Как будто сделав круг, литература вернулась в средневековье, превратившись в набор форм и техник.
Венгерский литературный критик Дьёрдь Лукач не случайно подчеркивал огромное значение исторического романа для общества. «Исторический роман» – одна из основных его работ. Прошлое в этом жанре представляет собой не фон для функционирования прозаических персонажей из нашего времени, а возможность отразить конфликты настоящего, а уже затем показать сильные и слабые стороны человека. При таком подходе роман о прошлом становится и книгой о настоящем. А упадок этого направления в его чистом виде явно указывает на упадок в минувшие десятилетия серьезного интереса к объективной реальности. Этого не могло случиться без коренных перемен в общественной жизни, связанных с установившейся агрессивной неолиберальной моделью капитализма.
После 2008 года мир вошел в очередную эпоху перемен. Для литературы это создает новые вызовы
Любители исторического романа делятся на две группы: на тех, кто ищет фон для обывательских, хоть и внешне невероятных приключений, и тех, для кого проблематика важнее поверхностных черт далекой эпохи. Но, как ни странно, детали времени наилучшим образом выходят тогда, когда автор стремится наполнить произведение подлинными общественными конфликтами. Желание такое не могло возникнуть у многих людей в обстановке «конца истории», когда все изменения сводились к внешнему соперничеству стран и борьбе корпораций. Мир должен фундаментально меняться, рассыпаться и снова складываться на глазах литератора, чтобы его охватило желание писать не о своей скромной жизни, не о похождениях унылого кассира в преисподней, а о титанических сдвигах. Яркие и новые характеры гораздо лучше выйдут на подобном неровном, колышущемся основании, каковым и является вся история.
После 2008 года мир вошел в очередную эпоху перемен. Для литературы это создает новые вызовы. Возможно, изучение предпосылок кризисного времени и его первых подземных толчков наряду с любовью к литературе подвигли автора этой статьи часть времени уделить художественной прозе. Роман о бурном упадке Византии под натиском варваров и внутренних противоречий в VI–VII столетиях показался мне подходящей формой выражения проблем современного общества. За первой книгой серии «Византийская ночь» последовала вторая. И всему виной именно реальность, создаваемая и точнее всего выражаемая экономикой, изменяющаяся вместе с ее моделью.
Если вымышленная десоциализованная реальность была характерной чертой литературы времен глобализации, то новое непростое время выведет на первый план реалистическую литературу. И если будет спрос, то будет и соперничество школ, и борьба за качество. А качество – это как раз то, чего не хватало книгам прошлой эпохи.
Специально для газеты ВЗГЛЯД
