Тимофей Бордачёв Тимофей Бордачёв Иран преподает уроки выживания

Непрестанное состояние борьбы и древняя история выработали у иранской элиты уверенность в том, что любое взаимодействие с внешними партнерами может быть основано только на четком понимании выгоды каждого.

2 комментария
Сергей Миркин Сергей Миркин Чем современная Украина похожа на УНР 1918 года

Время идет, но украинские политики соблюдают «традиции», установленные более чем 100 лет назад – лизать сапоги западным покровителям, нести ахинею и изолировать политических оппонентов.

4 комментария
Борис Акимов Борис Акимов Давайте выныривать из Сети

Если сегодня мы все с вами с утра до вечера сидим в интернете, то и завтра будет так же? Да нет же. Завтра будет так, как мы решим сегодня, точнее, как решат те, кто готов найти в себе силы что-то решать.

6 комментариев
17 июля 2007, 12:16 • Культура

Гулливеры и карлики андеграунда

Гулливеры и карлики андеграунда
@ booknavigator.ru

Tекст: Игорь Кецельман

Это когда-то андеграунд был творческим подпольем, а сейчас «новое искусство» в почете. И выставляют, и издают. В том числе и экспериментальную прозу, что само по себе отрадно. Ведь это не детективы, не любовный роман, а книги, далеко не простые для чтения. Риск? А вдруг не купят? Не разойдется тираж? Но если звезды зажигают...

Если издают – значит кому-то это нужно, а попросту говоря, есть спрос и на такую литературу. Разные книги для разных людей.

По дороге в Индию

Остальная часть книги посвящена поискам героев оправдания себе: как не совершить самоубийства и при этом лицо сохранить?

Итак, экспериментальная проза. К ней по праву можно отнести недавно вышедший роман Сергея Соловьева «Фрагменты близости» (М.: СТС Пресс, 2007, 336 с.). Странная это книга: вместо глав – фрагменты, кусочки, без начала, без конца. За прозой следуют стихи; за стихами – проза. Сюжета как такового нет, обрывки реальности разбросаны среди вымысла, пересказа прочитанных книг, рассуждений.

Женские лица сменяют друг друга, герой – один. И в каждом фрагменте – близость. Теряешься в этом «сплетенье рук, сплетенье ног» и лихорадочно пытаешься нащупать в книге если не сюжет, то хоть какие-то смысловые точки. Увы, безуспешно.

К тому же автор еще экспериментирует с языком, необычным построением фраз. Много и вычурности в его тексте…

Вместе с тем эти эксперименты со словом производят впечатление отстраненности, кажется, что Соловьев пишет лишь ради одной словесной игры, в которой нет самого автора; его переживания, отношение к происходящему остаются за скобками, вне романа. Главное же для него – как можно необычнее слова поставить. Или события под особым ракурсом, углом зрения показать. А душу вложить в этот показ писатель забывает. Холодом веет от его экспериментов. Безразличием.

Становится интересно, а есть ли в книге нечто такое, что действительно волнует автора, небезразлично ему? Есть – больная коленка. Ушиб ее, когда ездил в Индию в поисках истоков Ганга. Когда пишет об этом, сразу переходит на нормальный язык – без вычурностей, изысков. Больно же! И как искали рентген, делали снимок, и как он облегченно вздохнул: нет трещины – точно, подробно описывает. А еще – как дух у него захватывало на горной дороге в Гималаях. Еще бы, ведь он в машине с краю сидел, прямо над пропастью!

Во вполне реалистической манере Соловьев изображает то, что касается его лично. Ну а все остальное – в стиле «риска и изыска». Немногочисленные кусочки непосредственно пережитого сменяются бесконечными «фрагментами близости», где двое снова и снова сливаются в объятиях. Однообразие утомляет. Читаешь фрагменты один за другим и тут же забываешь. Что там было? О чем?

И тогда автор, словно оправдываясь, приводит в своей книге слова Набокова: «Совсем по-другому обстоит дело с изображением полового акта, которое вообще не имеет никакой традиции. <…> мы должны начинать с нуля, и все, что я до сих пор видел <…> – все это примитивно, банально, условно и потому отвратительно».

Этой цитатой Соловьев как будто хочет сказать читателям: что поделаешь, не умеем еще, опыта маловато. С нуля начинаем.

А почему бы автору еще в Индию не съездить, благо не первый раз. (Коленка как, зажила?) И не по истокам Ганга лазить, а чем-нибудь более полезным заняться. Опыт описания близости у индусов перенять. Говорят, у них неплохо получается. Народ древний, искушенный. Глядишь, тогда бы и «фрагменты» у Соловьева не так однообразно смотрелись, заиграли бы новыми красками.

Так что в Индию, батенька, в Индию. Учиться, учиться, и учиться!

Как не совершить самоубийства?

А вот герои романа Андрея Бычкова «Гулливер и его любовь» (М: Гелеос, 2006, 400 с.) очень хотят кого-нибудь убить. То ли себя, то ли своих возлюбленных. Кого-нибудь.

Вообще-то его герои, Евгений и Люба, вполне современные люди. Откуда же такие средневековые страсти?

Личные отношения: ушел близкий человек. Изменил.

Им очень больно. А чтобы избавиться от боли, надо кого-то убить. Себя. Что и собираются сделать наши герои. Вот только в одиночку страшно. Лучше вдвоем… И вдруг в последний момент они понимают, что им хорошо вместе. И можно подождать со смертью…

Остальная часть книги посвящена поискам героев оправдания себе: как не совершить самоубийства и при этом лицо сохранить? Ведь решили твердо: умереть! А вместо этого – живут. И внезапно их осеняет: не они виноваты в своих несчастьях, своей боли, а те, кто эту боль причинил, – изменники! Их и убить.

Правда, убивать они будут виртуально, в своей душе, изгоняя оттуда предателей. И при этом смогут немножко себя убить. Не руку-ногу отпилить, а лишь некие образы уничтожить. И волки сыты, и бараны целы. Не подумайте, это я не о наших героях.

А для надежности автор рекомендует сжигать бренные останки воспоминаний на берегах Ганга на ритуальных кострах.

Пелевин, где ты?..

Надежда на чудо

В романе «Пир» (М.: ООО «Издательский дом «София», 2006, 192 с.) Владимир Алейников, один из основателей легендарного СМОГа (Самого молодого общества гениев), вспоминает ушедших друзей. Леонид Губанов, Анатолий Зверев, Игорь Холин, Венедикт Ерофеев, Сергей Довлатов, Виктор Кривулин… Андеграунд 70-х.

«К сожалению, живы далеко не все из моих товарищей, соратников, современников, – пишет автор «Пира». – Чудом, возможно, я уцелел. И поэтому долг мой – рассказать о том, что знаю, пожалуй, ныне лишь я один». Что характеризовало эту «отзывчивую», как называет ее Алейников, среду? Отзывчивость и характеризовала. Почти семейное чувство по отношению к своим друзьям. Об этом свидетельствует эпизод с Анатолием Зверевым, спящим у теплой батареи в квартире Алейникова. Даже поспать лучше там, где друзья.

Другая их общая черта – надежда на чудо. Алейников с Довлатовым ранним утром идут по улице, желтые и алые листья под ногами, влажный осенний воздух, и им кажется – что-то очень хорошее их ждет впереди. Вчера все выпили, а на опохмелку ничего не оставили. Ни граммулечки.

И вот чудо случается. Художник Зверев с бутылками. Тут же устраивают пиршество – «Пир», – на запах слетается московская богема, и все выпивают. По усам текло… Довлатов с Алейниковым опять у разбитого корыта. И тут случается второе чудо: раздается звонок и голос Зверева в трубке: «Володя, посмотри-ка за тахтой…» А там две бутылки «Столичной». Чудо дивное! Ребята опять в порядке.

Особняком в «Пире» стоят истории о Ерофееве, Довлатове, отчасти о Звереве. Почти половина книги занята ими. Сюжетно с первой частью (пиршеством в квартире Алейникова) они никак не связаны. Разве что общими героями и общим занятием. Написаны они совсем иным языком: меньше вычурностей, проще, доступнее. На мой взгляд, убери их – ничего не изменится. Впрочем, убирать их нельзя. Если у «Пира» и будет какой-то читательский успех, то именно благодаря историям о похождениях Венички Ерофеева, Довлатова, Алейникова. Они легко читаются, в отличие от остального текста книги. Как анекдоты.

Три разных автора. Очень непохожих. Общее у них одно – поиск новых путей, эксперимент. И кто знает, может, со временем и найдут что-то стоящее. Не они, так другие. Экспериментаторы.

..............