Живая жизнь Вересаева

Жизнь не баловала Вересаева, но и не гнобила его, как многих собратьев по перу. «Шесть раз был ограблен … с температурой в 40 градусов … полчаса лежал под револьвером пьяного красноармейца, через два дня расстрелянного, арестовывался белыми; болел цингою», – пишет он в автобиографических заметках. Писателя с таким списком злоключений, родившегося в 1867-м и умершего в 1946-м, можно считать баловнем судьбы.

О том, как Вересаева воспринимали современники, свидетельствует такой факт. В едва ли не лучшей истории русской литературы – труде Дмитрия Святополка-Мирского «Современная русская литература», изданном в 1926 году в Лондоне, Вересаеву посвящено всего шесть строчек.

Малый классик

Вересаеву повезло. Его несколько раз мельком похвалил Ленин, и этого оказалось достаточным, чтобы его не трогали

Но это – исследование. А критика всегда была очень внимательна к Вересаеву. Впрочем, читать современную Вересаеву критику почти невозможно. Писателя хвалят за то, что он «остро вскрывает», «изобличает» и «разоблачает». Надо сказать, его проза была вполне адекватна такому подходу. Основной сюжет многих его произведений – роль интеллигенции в общественной жизни, рост сознания у пролетариата и тому подобное. Характерны даже названия его произведений: «Без дороги», «На повороте», «В тупике».

Интересно сравнить одну из самых известных книг Вересаева «Записки врача» (1901) с «Записками юного врача» Булгакова (1925) – оба писателя были медиками по образованию. У Вересаева – ужас и гнев перед нищетой и бесправием, у Булгакова все то же самое – не более чем необременительный фон для блестящего авторского повествования.

Вересаев сейчас кажется предельно старомодным. Его проза не преодолела планку «большой классики» и стоит где-то во втором ряду, смиренно довольствуясь томиками избранного, выходящими все реже и реже.

Последний всплеск интереса к юбиляру – конец 80-х. Вновь печатается роман о бело-красном, как сказали бы сейчас, беспределе в Крыму – «В тупике», он не был запрещен, но на всякий случай не переиздавался.

Но главным в «возвращенном наследии» Вересаева были все-таки «литературные монтажи» «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни». Эти книги тоже слишком долго не переиздавались. Более того, в продвинутых обывательских кругах прочно утвердилась легенда, что Вересаев низводит Пушкина до обывательского уровня, подбирая соответствующим образом материал; его обвиняли в том, что он пользуется непроверенными сведениями, воспроизводит слухи и сплетни. Книга представляла собой свод скомпилированных воспоминаний современников, отрывков из писем и дневников. Очень живое повествование, с интересом читающееся и по сей день. Однако надо представлять себе начальственный пафос, транслировавшийся в массы: Пушкин – священная корова, и гордость нации просто не может быть в обыденной жизни таким же, как все.

Проза Вересаева неотделима от истории развития общественного движения в конце XIX века. Сейчас трудно себе представить, с каким интересом это воспринималось читателями и как живо обсуждалось. На достоинства самой прозы внимания обращалось мало, важным казалось то, как автор отобразил, скажем, кризис народничества или как точно ему удалось нарисовать картину зарождения марксистского сознания в пролетарской среде.

Так называемый реализм пытался запихать отечественную прозу в душный и пыльный мешок. Горьковская школа, группировавшаяся вокруг альманаха «Знание» (сейчас так мог бы называться, наверное, разве что оккультистский ежемесячник), была впоследствии объявлена магистральным направлением отечественной литературы. Надо сказать, что и современная Вересаеву публика была ориентирована все же на «понятную» прозу и Андрей Белый и Ремизов казались читателю фиглярами от литературы.

Интерес к античности

Роман Вернера «В тупике»

Вересаеву повезло. Его несколько раз мельком похвалил Ленин, и этого оказалось достаточным, чтобы его не трогали. Да он особо и не выпячивал себя в опасные годы. Тридцатые и сороковые – литературно-исследовательская работа над «Пушкиным» и «Гоголем», занятия античностью. Opus magnum Вересаева – перевод гомеровских «Илиады» и «Одиссеи».

После поездки в Грецию в 1910 году у Вересаева возникает стойкий интерес к древнегреческой литературе (римскую он почему-то не любил), который на многие годы станет определяющим в его писательстве. Сначала переводы из Сафо, затем многолетние труды над переводом гомеровского эпоса, цикла гомеровских гимнов, Гесиода и разнообразной античной лирики.

Переводы Гомера – всегда подвиг. Приходится волей-неволей соревноваться с привычными с детства переложениями Гнедича и Жуковского. А уж взяться за Гесиода – задача особого труда. И выполнение ее – а Вересаев ее выполнил – достойный повод для вечного присутствия в отечественной культуре, и масштаб этот отнюдь не меньше (а в нашем случае едва ли не больше), чем масштаб собственного творчества.

Казалось бы, что общего у традиционной реалистической прозы и широкого моря античной литературы? Оказывается, общая точка у того и у другого – сверхидея Вересаева, его главный принцип.

Этот принцип можно обозначить нехитрым словосочетанием «живая жизнь». С одной стороны, Вересаева за это обычно хвалили – писатель, мол, стремится к объективному рассказу о жизни и современности, не пускаясь в модернистские ухищрения. С другой – Вересаева за это обычно ругали, причем те же критики (марксистская диалектика, а как же без нее?!). Ругали за реверансы в сторону «реакционной философии», поминая в первую очередь Бергсона (похожесть концепций, у Бергсона одно из центральных понятий – поток явлений) и Ницше с его философией жизни.

В отношении к бесхитростной реалистической прозе Вересаева применение принципа «живой жизни» не могло дать ничего большего, кроме как более-менее четкого зеркала общественной жизни, представленной в типических образах. Но этот же принцип уже был воплощен в корпусе произведений античной литературы. Или, в нашем представлении о таковой, сформировавшемся за прошедшие тысячелетия.

Вересаев написал книгу под таким же названием – «Живая жизнь», это статьи о Толстом и Достоевском, любимое противопоставление русских критиков. Не составит труда понять, на чьей стороне были симпатии Вересаева, – «живая жизнь» ближе к объективности Толстого, нежели к духовной идеологии Достоевского. Вот характерное высказывание Вересаева о двух путях развития прозы: «У нас – художество, у французов – писательство. И какое писательство! Куда нам до них! И все-таки можно только гордиться, что у нас его нет».

…Советская власть очень внимательно и заинтересованно относилась к литературе. В 1922 году Вересаев читает у Каменева в Кремле отрывки из своего романа в присутствии почти полного состава политбюро и имеет приватную беседу с Дзержинским.

Трудно представить себе какого-нибудь современного автора, по душам беседующего с Патрушевым. И современный Кабинет министров вряд ли будет столь пристально внимать авторскому чтению.

Да оно и к лучшему.