Андрей Архангельский: Конец церемоний

Сеть в 2010 году окончательно утвердилась в качестве альтернативы телевидению, и страна, соответственно, разделилась по этому признаку: Сеть или ТВ. России не привыкать жить в ситуации двуязычия, противостояния высокого и низкого, официального и народного, языка царских указов и матерной лексики. Чем пышнее официальное, тем едче народное. Сегодня чиновничье-телевизионным языком так же сложно выразить какую-либо мысль, как и языком газеты «Правда» 1983–84 годов: сплошные искусственные конструкции вроде «радикальные силы» или «белорусская сторона».

Это и можно назвать «диалогом культур 2010 года»: на всякое официальное «ПА-БА-БА-БАМ» Сеть отвечала издевательским «БЕ-БЕ-БЕ

Язык нынешнего ТВ напоминает литературный этикет Средневековья.  «Средневековый литературный герой ведет себя так, как ему «положено» вести, по законам поведения того разряда героев, к которому он принадлежит, – пишет Д. С. Лихачев к вступительной статье к «Изборнику» (издание 1969 года), – и автору полагается описывать героя только соответствующими выражениями. Автор тут – церемониймейстер, который должен соблюдать литературный этикет». В этом смысле сегодняшний телевизор – аналог средневековой церемониальности: куда бы ни отправился его обобщенный герой – кормить ли диких зверей, играть на пианино, выступать перед Федеральным собранием или на встречу с рок-музыкантами, итог будет один: подтверждение статуса его избранности и святости.

Глупо требовать от такого телевизора «информации»: он не приспособлен для этого. Если попросить автора жития написать сценарий новогоднего утренника, все равно получится Житие Деда Мороза. Телевидение не описывает реальность – оно творит жития святых, соблюдает этикет, создает бесчисленные памятники телевизионной архитектуры и письменности. Вершиной этого искусства являются трансляции инаугурации президента – с летающими камерами, длительными подъездами и подходами.

Это – один полюс, официальный; на другом полюсе, как было сказано, находится простонародная культура – с ее карнавальностью, перевертыванием и матерными частушками. Аналогом ее выступает Сеть, а  объектами насмешки – любые священные и сакральные формы. На каждую официальную церемонию Сеть отвечает частушками и передразниваниями. Это и можно назвать «диалогом культур 2010 года»: на всякое официальное «ПА-БА-БА–БАМ!» Сеть отвечала издевательским «БЕ-БЕ-БЕ». В карнавальной традиции творит, например, рэпер Нойз МС с песней «Мерседес S 666» – срывая маски и разоблачая дьявола. А Шнур, для которого «ничего святого», – типичный умный шут, чья глумливость, впрочем, лишь подчеркивает незыблемость и святость власти. Тотальное превращение богов в демонов – тоже признак карнавальной культуры: мэр Лужков 20 лет считался почти богом, а потом резко обернулся демоном – и никого не удивил этот кульбит; как пел БГ, «сначала ты – надежда и гордость, потом о спину ломают аршин».

Итак, в 2010 году мы наблюдали ожесточенную перекличку между официальным и не-, между церемонией и частушкой. Церемониймейстер повторял: «Стабильность, духовность», – а Сеть передразнивала: «Би-би-и-льность... Ух-ух-о-о-овность». Пиком этого диалога глухих стал фильм «Предстояние»: режиссер Михалков на 45 миллионов долларов создал велеречивую и напыщенную патриотическую церемонию, которую Сеть тут же распотрошила на множество анекдотов и фотожаб. Михалков кричал: «Э-ге-гей, а ну-ка встали и замерли в величии и скорби!» – а Сеть ему отвечала: «Ага, щас. Разбежался».

На фоне пышной церемонии любое нарушение этикета представляется кощунством. Что такого нового произнесли Шевчук или Парфенов – с точки зрения обыденного сознания? Да ничего особенного. Оба сказали, что много лжи и мало свободы и что это стыдно. Такое время от времени должен себе говорить всякий нормальный человек (и общество), чтобы не опаскудиться, это еще в народе называют «крик души». Но на фоне привычной торжественной немоты это всякий раз звучит, как рев вувузелы. Пелевин пишет в новой книге, что если бы Бога не было, то зло считалось бы не злом, а корпоративным этикетом. Если бы не было Шевчука или Парфенова, телевизор тоже считался бы всего лишь этикетом.

Церемониймейстер не то что не видит разницы между добром и злом: он в принципе не мыслит такими категориями; он следит в первую очередь за тем, чтобы тарелки и салфетки вовремя меняли. И поэтому когда раздается фраза, не положенная по сценарию (например: «А У ВАС ТУТ ЧЕРВЬ В ТАРЕЛКЕ», – как написал в «Твиттере» губернатор Зеленин), церемониймейстер вздрагивает не потому, что ему стало совестно, а от кощунственности самой попытки нарушить церемонию. И тем же бархатным баритоном, каким он объявляет перед началом церемонии: «Президент Российской Федерации!» – он отвечает нарушителю спокойствия: «НИКАКОГО ЧЕРВЯ НЕ МОГЛО БЫТЬ В ТАРЕЛКЕ, СЫН МОЙ, ПОТОМУ ЧТО ЭТО  КРЕМЛЕВСКАЯ ТАРЕЛКА И БОГ НЕ ДОПУСТИЛ БЫ ЭТОГО». Все то же самое происходит и на низовом уровне. Некто кричит: «Свободы не хватает!» – а официант ему отвечает: «Слушай-ка, свобода-свобода, нам тарелок не хватает, принеси еще». Суть в том, что церемониймейстер или официант мыслят другими, сугубо практическими или, наоборот, сверхценностными категориями, чаще всего они даже не понимают сути претензий. «Это все пиар!» – находит, наконец, нужное слово церемониймейстер, и десятки шутов подхватывают его слова: «Пиар, пиар, это все пиар!» – и церемония продолжается, как ни в чем не бывало.

И все бы ничего, если бы в продолжение церемонии с потолка не начала сыпаться штукатурка, – для начинающих читателей поясним, что это такая метафора, которая означает главный тренд 2010 года: возникновение в обществе массовой немотивированной агрессии. Действия «приморских партизан», погром на рок-фестивале в Миассе, убийство и сожжение в станице Кущевской и декабрьские выступления националистов в Москве имеют мало общего, кроме одного: общей необъяснимой жесткости. Причем она необъяснима не только с точки зрения церемониймейстера – это понятно, но и с точки зрения культуры вообще. Культура – это ведь не только полотна Ботичелли или скульптуры Микеланджело; но и привычка всему искать и находить объяснения.

Их можно найти задним числом (как, например, находят объяснения нацизму), но все равно понятно, что что-то тут еще было, какая-то черная дыра разверзлась, какое-то сверхзло вмешалось, и людям с ним справиться бывает крайне трудно, и это и пугает более всего.       И когда церемониймейстер, ничуть не смутившись, предлагает обычные  объяснения необычной агрессии – бытовая ссора или ошибка системы, ты понимаешь, что да, были и такие причины, конечно. Но в 98 случаях из 100 бытовая ссора или ошибка системы не приводит к многотысячным митингам под нацистскими лозунгами и погромам в метро; к избиению посетителей фестиваля, включая женщин и детей; к демонстративному убийству девятимесячного младенца или сотрудников правоохранительных органов – причем еще и с глумливой видеозаписью перед смертью. И поневоле приходит мысль, что в обществе происходит нечто ужасное, чему пока нет названия, и надо бы внимательнейшим образом это изучить и что-то срочно делать. Мы помним видеозапись «приморских партизан», их речь; сознание кружится между двух–трех тезисов, и говорящим кажется, что надо бы еще и еще раз повторить то же самое. Зацикленность, навязчивый бред – вот как это называется, и именно в этом состоянии, например, обе стороны топили, вешали и расстреливали в гражданскую войну.

«Ой, откуда взялись агрессия, откуда?» – картинно удивляются у нас в таких случаях, и хочется ответить: да вы в блог к себе загляните! Эта агрессия давно выражается в сотнях и тысячах уничижительных комментариев, которые ежедневно сопровождают почти любое высказывание в Сети. То есть пока идет церемония, под спудом копится нечто ужасное, подрастает некий дракон. Но церемониймейстер не слышит его рева и шелеста крыльев и продолжает говорить свое, в соответствии с правилами хорошего тона: «ЭТО БЫТОВАЯ ДРАКА, СЫН МОЙ. ПРОСТО ПОВЗДОРИЛИ ПОДРОСТКИ, НО СЕЙЧАС МЫ ПРОИЗНЕСЕМ ВОЛШЕБНЫЕ СЛОВА: «Следственный комитет разберется! Образовать специальную комиссию! Ужесточить правила регистрации в столице!» – и смрад тотчас развеется».

И церемониймейстер продолжает бал, и от его слов даже становится легче: нет, думаешь, если он говорит так уверенно, значит, все хорошо. И когда внезапно обрушивается потолок, погребая под собой и церемониймейстера, и церемонию, и тарелки, и даже червя в тарелке (это тоже была метафора, если кто не понял), поначалу думаешь что это – тоже часть церемонии, постановочный трюк Н-ского телеканала. Но потом, видя, как оседает настоящая пыль и уносят из-под обломков выживших, понимаешь, что нет, все-таки это не трюк, то страшное, о чем предупреждали, случилось. И стоило бы говорить об этом раньше, но не было подходящих слов, а теперь говорить уже некому и незачем.