Виктор Топоров: Лагерная пайка истории

Двенадцатисерийный телефильм «Завещание Ленина», премьерный показ которого приурочен к столетию Варлама Шаламова, единодушно расхвален критикой – и, в общем-то, справедливо.

Единственное, что всерьез смущает в телефильме Николая Досталя (причем смущает трояко) и наверняка отвращает от него значительную часть потенциальной аудитории, – само его название.

Во-первых, фильм по Шаламову (и о Шаламове) просто обязан был называться «Колымские рассказы» – и никак иначе. И дело не только в том, что «Колымские рассказы» – главное его детище.

В хрущевские и брежневские годы, которым уделено значительное место в фильме, творческая судьба бывшего многолетнего зэка складывалась весьма драматично, но в общем-то запрещенным писателем он не был.

Протест и отторжение вызывает попытка создателей телефильма выдать одно за другое, а вернее, объявить ленинизм и сталинизм единым целым…

Выходили поэтические подборки и сборники; печатались в журналах и были (по-моему, дважды) изданы отдельными книгами рассказы. Предметом строжайшего запрета было как раз самоназвание «Колымские рассказы», под которым проза Шаламова расходилась в самиздате и была напечатана за рубежом. Название, за которым угадывалось абсолютное преобладание трагического лагерного опыта над любым другим.

Да и сегодня мы говорим «Шаламов», а подразумеваем «Колымские рассказы», и никак иначе! И при чем тут, спрашивается, завещание Ленина?

Во-вторых, с самим этим так называемым завещанием (за распространение которого и получил первый срок Шаламов) история, мягко говоря, запутанная.

Его скрывали (от партийных и уж подавно от народных масс), за него сажали, сам факт его существования отрицали – с тем чтобы впоследствии не раз и не два использовать его во всевозможных политических играх.

Вопрос в другом: а принимали ли это «завещание» всерьез – именно и только как последнюю политическую волю вождя? На сей счет имеются самые серьезные сомнения.

Ведь Ленин тогда был уже смертельно болен. В том числе и психически (что карикатурно представлено в фильме Александра Сокурова «Телец», сценаристом которого был один из авторов сценария «Завещания Ленина» Юрий Арабов). И при всем безмерном уважении отнеслись соратники к его торопливой почеркушке (продиктованной сиюминутной личной обидой на Сталина) с такой же не больно-то затаенной иронией, с какой воспринимали даже самые верные ельциноиды очередную «загогулину» или «рокировочку» своего без устали работающего над документами вождя.

К тому же, смысл «завещания», в исторической перспективе обернувшегося пророчеством, был на тот момент крайне анекдотичен. Должность генсека партии, с которой и призывал за «грубость» сместить Сталина В.И. Ленин, была сравнительно незначительной – что-то вроде управделами президентской администрации «на нынешние деньги» (как раз с такого поста и можно сместить за грубость) – и для Троцкого, займи он ее, обернулась бы безусловным понижением.

Вот почему (а не «из тактических соображений») Лев Давыдович и проигнорировал ленинскую записку. И, напротив, как раз из тактических соображений превратил ее позже в «убийственный компромат» на Сталина.

Истина – горькая или нет – заключается в том, что как раз политического завещания Ленин и не оставил!

И, в-третьих, спекуляции по линии Ленин – Сталин, которыми мы до тошноты объелись в годы перестройки, представляются именно в контексте судьбы Варлама Шаламова предельно антиисторичными.

В конце концов, сажали его (оба раза) при Сталине, а после его смерти – освободили и затем реабилитировали. Если верить Солженицыну, он чуть ли не с младенческих пелен стал тайным белогвардейцем-антисоветчиком, но Шаламов-то, по меньшей мере до первого ареста, был убежденным ленинцем! Да ведь иначе бы он и «завещания» распространять не стал.

Протест и отторжение вызывает здесь попытка создателей (в остальном удачного) телефильма выдать одно за другое, а вернее, объявить ленинизм и сталинизм единым целым.

Руководствуясь той же лукавой логикой, которой блеснул некогда один из «прорабов перестройки» Юрий Карякин: до сих пор (три года подряд) мы разоблачали Сталина, написал он в «Огоньке», но сейчас уже можно признаться в том, что под его именем мы на самом деле разоблачали Ленина!

Вы если уж беретесь разоблачать – то, пожалуйста, именно с этого момента предельно конкретно.

Я менее всего склонен петь осанну Ильичу – его вины тяжелы и бессчетны (как и грехи Сталина), – но все же это другие вины. Принципиально другие.

Ленин был беспощадным палачом, кремлевским мечтателем, без пяти минут немецким шпионом и главным разрушителем Российской империи; Сталин был беспощадным палачом, абсолютным деспотом, создателем одного могущественного тоталитарного государства и покорителем другого. Разоблачайте их, каждого по своему, но не под сурдинку.

И не разоблачайте Ленина на примере судьбы Шаламова!

Солженицын провозглашал лагерь, не говоря уж о «шарашке», своими университетами

«Завещание Ленина» как название фильма о Шаламове (и по нему) просто-напросто не тянет.

Есть в телефильме еще одна досадная (но довольно понятная, а потому и не раздражающая) неточность, а вернее, недосказанность. Это отношение Шаламова к Солженицыну и отношение «широких масс слушателей забугорного радио» (да и союзписательской публики) к ним обоим.

Хотя тема «Шаламов и Солженицын» требует отдельного тщательного изучения, в ходе которого отважного исследователя безусловно поджидают сюрпризы.

В сериале Шаламов звонит Солженицыну поблагодарить за «Ивана Денисовича» – и такой звонок действительно имел место. Но в целом автор «Колымских рассказов» относился к свежеиспеченному лауреату Государственной премии далеко не столь однозначно, считая его лагерную прозу приукрашиванием тамошнего быта. Или, как тогда принято было выражаться, «лакировкой действительности».

Расходились они и философски. Солженицын провозглашал лагерь, не говоря уж о «шарашке», своими университетами. Шаламов считал, что, выживая в экстремальным условиях, человек неизбежно превращается в животное.

Любопытно, что куда более оголтелым антисоветчиком (и антиленинцем) был при этом не мизантроп Шаламов, а гуманист Солженицын.

Но еще любопытнее поздняя общественная опала Шаламова (после покаянного письма в «Литературку»). Каялись, «раскалывались», сдавали друг друга, родных, близких – и неродных и неблизких – тогда многие; каялись в газетах и по ящику, сдавали пароли, и явки, и чемоданы самиздата (да и те же «Колымские рассказы») – и их прощали.

Прощали даже непосредственно пострадавшие, не говоря уж о мнении «широких кругов». Шаламову же, просидевшему 20 лет в самых нечеловеческих условиях, так и не простили одного-единственного письма-отповеди непрошеному западному издателю.

Не простили, скорее всего, потому что Шаламову опять-таки целеустремленно и сознательно, а в еще большей мере непроизвольно противопоставляли Солженицына в самом невыигрышном для автора «Колымских рассказов» свете.

Негласно считалось (в сериале это как раз очень хорошо, хотя и пунктирно показано), что Шаламова целиком и полностью сломил лагерь. Во всяком случае, никому не пришло бы в голову применить к нему жуткие диссидентские вирши:
Не так уж, значит, плох
Несчастный наш удел:
В тюрьме ты и оглох,
В тюрьме ты и прозрел,
– посвящение Юлия Даниэля Анатолию Марченко.

Его даже не жалели. Его, чтобы не жалеть, презирали. О нем не без удовольствия передавали по цепочке – и по целым садам разбегающихся тропок – неприятные и неприглядные вещи. Когда он угас, этого не заметили.

Сын священника, он был, однако же, убежденным и непримиримым атеистом. Еще одно отличие от нобелеата. Поэтому, если великий Дант ничего не путает, попал Шаламов в посмертную «шарашку» для страдальцев и гениев – в Круг Первый.